Узнав, что у Демодока десятизначный код, Командор заметно посуровел (Дима не понял, почему), но заявил, что, может быть, это и к лучшему. По крайней мере, пока. А, выслушав Димин рассказ до конца, предложил ему связаться с Информаторием по своему дурацкому коду и затребовать записи — Наденькины и его, Командора, собственные. Все записи их последней экспедиции, и особенно те, что «только для исполнителя».
— Разве это возможно? — удивился Демодок. — Ведь не я исполнитель…
Командор усмехнулся и промолчал.
«Акратия, — подумал Демодок. — Надо же, дрянь какая…» — Его уже мутило от явных и недвусмысленных признаков свалившейся на него власти в мире безвластия.
Командор ждал, и Дима сделал запрос. Информаторий осведомился, видит ли их беседу ещё кто-нибудь, кроме держателя когда ДЕМОДОКХва. Командор отрицательно покачал головой, и Дима ответил, что будет просматривать записи лично и в полном одиночестве, а техника он, мол, попросил заняться своими делами. На четвертой или пятой записи Демодок обнаружил, что его бокал пуст, а стюард почему-то не торопится принести новую баночку. Но, глянув на Командора, понял, что так и надо. Случайностей не бывает…
У него забыто, по-двадцатилетнему, участился пульс, когда он увидел на экране южный край земного круга, обрывающийся в ничто почти сразу за искаженной береговой линией Африки, чуть южнее страны лотофагов. Странно было думать, что на этой висящей в пустоте плоской тарелке он провел сорок лет… Совершив облет земного круга, шлюп замер над его центром, где география почти совпадала с действительной, и начал снижаться над северным берегом Крита. Но с высоты примерно в пять километров снова резко набрал высоту и двинулся к западному побережью Пелопонеса.
— Это я перехватил у Наденьки управление шлюпом, — вполголоса объяснил Командор. — Она обычно не возражает, если я делаю это молча.
— А зачем? — спросил Демодок.
— Сейчас увидишь. — Командор пробежался пальцами по клавишам терминала. Теперь на экране была Итака. Крупным планом. Сверху. И поверх оптического изображения — совпадающие с ним алые линии контурной карты. — Я опустил несколько часов и совместил наши записи, — объяснил Командор. — Наденька записывала оптику, а я — приборы. В том числе масс-локатор… Смотри вот сюда, — он ткнул пальцем на север острова, чуть южнее форкинской бухты, и через несколько секунд там вспыхнула алая точка — раз и ещё раз. — Внепространственный переход, — сказал командор. — Что-то похожее я заметил ещё с Крита.
— В Элладе? — удивился Демодок. — Это невозможно.
— То же самое говорила мне Надежда Мироновна. А ученики твоего Тоона, оказывается, освоили внепространственный переход. Вот что значит независимая мысль.
— От чего независимая? — усмехнулся Демодок.
— От стереотипов своего мира. Между прочим, это относится не только к квазимирам. Доказано, что паровая машина была создана ещё в древнем Риме — но лишь один раз и ненадолго. Чей-то могучий ум сумел освободиться от стереотипов, но остальные сочли «чудо» невозможным. Или ненужным… Так. — Командор снова поиграл клавишами. — Дальше просто. Тебя мы видели в тот же день, но ещё не знали, что это ты. А ближе к утру… Вот. — Алая точка замигала на юге алого контура Лефкаса, смещаясь на север вдоль восточного берега острова, и, мигнув последний раз на скале Итапетра, погасла. — Ещё два часа опустим, — сказал Командор.
Мощная вспышка на том же месте — и шлюп ринулся дальше на север. Корма корабля, едва различимая сквозь туман. Изображение проясняется, наливаясь желтым (задействована противотуманная оптика). Человек, свешиваясь с кормы, напряженно всматривается в волны; тело юноши, обезображенное тремя страшными ранами, покачивается на волнах почти рядом с кормой; в отдалении — Посейдон с удивленно-скорбным лицом, ополаскивает трезубец и вдруг в непонятном раздражении с силой вонзает его в морское дно…
— А ближе к полудню мы поймали сигнал радиобуя с этого корабля. Потом — почти сразу — ещё три сигнала, но теперь уже с мыса Итапетра. Корабельный архивариус отождествил все четыре сигнала с маяками экспедиции 18-б, пропавшей без вести двенадцать лет назад. Но я-то уже знал… Стоило мне увидеть вот это.
«Вот это» было разбитым шлюпом. Святилищем…
— Свой концерт на палубе будешь слушать? Нет? Ну, тогда тоже опустим. Вот что было дальше.
Демодок, вытянув руки и спотыкаясь, идет к радиобую. Юноша со знакомым недобрым лицом вскакивает, уступая дорогу. Гребцы грозной от удивления и страха толпой надвигаются на них, юноша сдерживает толпу, корабль начинается крениться и застывает в неестественном положении: включен хроностоп. Командор, спустившись на корму по гибкой серебристой лесенке, пытается оторвать руки певца от штырей, но, так и не оторвав, забирает его вместе с радиобуем…
— Могучего ума паренек, — сказал Командор, кивнув на экран, где юноша ещё некоторое время сдерживает толпу. И добавил, помолчав: — Был.
Последние кадры, уже отраженные в предыдущей части этих записок: безнадежный поединок юноши с богом. Один независимый ум против полусотни послушных воображений… Голос Командора за кадром: «Вот так здесь появляются острова…»
— Остальное уже для широкого доступа, — Командор отключил терминал и глянул на дверь камбуза.
— Да, остальное я уже слышал, — кивнул Демодок, пряча терминал в карман пиджака. Подоспевший стюард поставил перед ним холодный консервированный омлет и стакан чаю.
— Кофе тебе вреден, — сказал Командор, прихлебывая из своей чашечки, и усмехнулся. — В твои-то годы…
— Погоди, — сказал Демодок, отложив вилку. — Но разве тут было что-то секретное?
— Детские игры, — отмахнулся Юрий Глебович и придвинул к себе миску с мясным рагу. — Ты лопай, лопай. Я тебя сейчас ругать буду — это на голодный желудок ещё вреднее, чем кофе. А секретность… Наденька полагает свою информацию недостаточно достоверной. Поэтому — «только для исполнителя».
— Глазам своим не верит, что ли?
— Вот именно.
— Ага… А кто оценивает достоверность? Сама Наденька?
— Не только. Ты, например.
— То есть, для «десятизначных»…
— Десяти. После восьми знаков недостоверная информация становится доступной: для обобщений и далеко идущих выводов. Между прочим, Фарадей имел бы здесь не больше двух знаков, а Эйнштейн так и остался бы служащим патентного бюро. Но зато и Лысенко до конца жизни пребывал бы агрономом на одной севооборотной соте… Впрочем, это всё из других эпох, а сей мир создан воображением нашего с тобой современника. Слямзили у аспиранта тему кандидатской и сделали докторскую; он ушел в глухую обиду и стал придумывать мир, где это невозможно. Мир без руководства — в том числе и научного… поел? Ну а теперь приготовься к хорошей порке. Вставать не обязательно.
