Семья, род, долг, честь или любовь? Ну?
— А ты бы что выбрала, Каринэ... Разве простила бы убийцу брата? — Ануш не спрашивала у Карины совета. Просто нужно было чем-то закончить свой печальный рассказ. Поставить точку.
— Я не знаю, — честно ответила Карина. — Мне дедушку Вазгена ужасно жалко. Ты даже не представляешь, как сильно. А он... он точно из-за этого... из-за Шорохова умер? Ты уверена? Прости! Прости! Не плачь!
Вот так. И ничего у них не получилось! Вазген Ангурян погиб в драке. Началась и покатилась вперед в будущее вражда, похожая на каменный шар-убийцу — такая же безмозглая. Все осталось по-прежнему. Только вдобавок еще и Макар застрял неизвестно где. Еще Карине было смертельно жаль сидящую напротив, потерянную, измученную девчушку. Жаль, что вот так нелепо, страшно закончилась ее коротенькая любовь и что она так и не найдет в себе силы простить любимого и забыть не сумеет. Проволочится всю жизнь бобылихой, до смерти будет предана одному лишь лабиринту. Похоронит себя в нем заживо.
Карина поежилась. Надо же. Ведь она так завидовала бабке Ануш. Теперь же зависть исчезла, сменившись состраданием. Она пересела поближе к новой своей подруге, обняла за худые плечи и прижала к себе. Как будто хотела защитить от того, что ее ждет. А еще поняла, что ничего Анушке не расскажет, даже если та вдруг передумает и все же спросит, что дальше. Не расскажет! Ну, или соврет. Что-нибудь красивое соврет. Например, что у Ануш Ангурян случилась новая любовь, что сыграли свадьбу, нарожали детей и что в доме их были самые большие в городе рождественские елки и самая вкусная хашлама.
— Полно грустить, Каринэ. Признайся лучше, у тебя самой любимый есть? Как зовут? Красивый ли? Добрый?
— Красивый и добрый. Я же ради него сюда и пришла! Он же дурак... В линзу сунулся и пропал. И вот он где-то здесь, я здесь, только мы ни встретиться, ни выбраться обратно не можем...
— Как так? Да ты плачешь? Да что же это ты... Не плачь! Ну не плачь.
Теперь наступила Каринина очередь рассказывать. Она, в общем, нигде дорогой прапрабабушке не наврала. Просто кое-что предпочла упустить. Довольно много, если говорить откровенно. Зато не скрыла то, что отбила Макара у Пахака (Ануш ведь тоже, как выяснилось, не без греха)... ну и про Барбаро сообщила, конечно. По усеченной Карининой версии получалось как в голливудской мелодраме — быстро, ярко, не очень понятно и не слишком логично. К счастью, Ануш Ангурян жила еще в том чудесном веке, когда мелодрамы не набили оскомину. Поэтому внимала Карине с интересом и сочувствием.
По Карининому рассказу выходило, будто бы Макар случайно попал в лабиринт, она там случайно его спасла, потом они случайно поцеловались и случайно полюбили друг друга, еще более случайно к нему попала черепаха, с которой он... конечно же, случайно, а как еще?.. прошел через линзу в неизвестность. Дальше случайностей было уже чуть меньше, но тоже достаточно. Право смотрителя, Барбаро, просьба отправить вслед за любимым, линза, разъяренный Пахак, три дня без сна, еды и питья...
— ...и теперь я совершенно не представляю, что дальше. За три дня, что я тут пролежала, он куда угодно мог уйти. Мог даже обратно через линзу убежать — он такой. Он может. — Карина вытерла слезы тыльной стороной ладони, шмыгнула. — Вот как мне его найти? Как?
— Любишь, выходит... Раз даже в линзу за ним пошла.
— Выходит, что так.
Ануш поднялась со своего камня. Взяла торбу, надела на плечо. Потом подошла к Карине, посмотрела ей прямо в глаза.
— Идем-ка, Каринэ. К хозяину.
— Зачем? — искренне удивилась Карина.
— За правом смотрителя идем. За моим правом. И не маши руками! Ты все-таки армянская девушка. Армянские девушки своим прапрабабушкам не перечат.
* * *
Звать не пришлось. Мэтр Барбаро уже ждал их, прогуливаясь вдоль стены, — на этот раз прямой, будто палка, торжественный — будто знал заранее, что придут.
— Хозяин, — Ануш подошла к нему, задрала подбородок вверх, чтобы смотреть мэтру в глаза. — У меня просьба.
— Синьорита точно решила? Или зря торопится? Донья Карина уже поторопилась — и?..
Карина вспыхнула. Ну да. Поторопилась. Неужели.
«Не вздумай что-либо у него спрашивать! — говорил Торос. — У каждого смотрителя есть право только на один вопрос. Или на одну просьбу».
Барбаро мягко взял Ануш за подбородок. Ободряюще улыбнулся ей.
— Синьорина Ануш. Продолжайте. Я слушаю вашу просьбу.
— А я передаю свое желание Карине. Ей оно понужнее будет. Вот пусть и просит вместо меня.
Барбаро медленно покачал головой.
— Нет? Но почему, почему нет?
— О! Я не отказываюсь. Я сокрушаюсь, когда желание тратится зря. Вы храбрая синьорина, Ануш. О вас будут помнить, — и протянул руку Карине. — А эта маленькая донья, конечно же, снова желает назад за безрассудным другом?
— Да, — прошептала Карина.
Господи, ну какой же идиот. Какой... Он снова поперся через портал. Нет, так с ума сойти можно.
— Я хочу именно туда, где сейчас находится он... мой безрассудный друг.
Карина чуть было не назвала Макара по имени, но вовремя вспомнила, что если Ануш узнает, то не только свое право на просьбу отзовет — проклянет на веки вечные.
— Прощай, Каринэ. — Ануш подошла к ней, обняла за плечи, прижалась щекой к щеке. — Найди его. Найди своего любимого. Мне любить уже не суждено — так ты за нас двоих полюби. Ладно, милая?
— Я постараюсь, — всхлипнула Карина. — Ты... ты меня тоже не забывай.
— Не забуду. Хочешь, стану за тебя... для тебя колыбельную петь стану, милая. Каждый вечер. И детям своим, если будут они у меня. Нет! Молчи! — она выставила вперед руку, запрещая Карине говорить. — Не хочу знать. Будут дети — хорошо. А не будут, так племяннику и его сыновьям спою. Вот и получится от меня тебе через сто лет подарок... Кусочек глупой несчастной Ануш.
Карина громко вздохнула. Посмотрела на Ануш невидящими глазами. Кусочек Ануш... Подарок из прошлого? Послание? Ох. Как же она сразу не сообразила.
— Ануш! — воскликнула Карина и заговорила быстро, захлебываясь, не смотря на Барбаро: — У тебя есть с собой что-нибудь, кусочек бумаги... нет, не пойдет... Что-то, на чем можно написать записку.
— Бумаги — нет. Щепа есть, длинная... Пахакова чесалка. Он любит, когда его за ухом скребут... Сгодится? — Ануш запустила руку в торбу и через секунду извлекла оттуда длинную и довольно широкую щепу.
— Давай! То, что нужно.
Карина выхватила из рук прабабушки длинную щепочку и очень быстро выцарапала на ней кончиком ножа: «4.10.2012. вечер не пускай Роб. на крыльцо». Поймет? Не поймет? Должен! Должен понять...
Иософат Барбаро нетерпеливо протянул руку:
— Синьорина?
— Я... сейчас! Бегу. С прапрабабушкой расцелуюсь, — и обернулась к Ануш. — Послушай... Что бы там ни было, пусть эта Пахакова чесалка станет еще одним кусочком тебя... Короче, ты ее передай тому, кто встанет на лабиринт после тебя вместе с черепахой, и чтобы он ее дальше следующему смотрителю отдал... В конце концов, чесалка — это очень важная вещь!
Ануш серьезно кивнула и сжала в кулачке странное, нелепое, но очень важное письмо в будущее.
— Непременно передам!
* * *
Секунды перехода показались ей вечностью. Холодной, звездной вечностью, в которой крошечной песчинкой сверкает линза, а вокруг нее завивается пыль — люди, время, предметы, город... Потом она шагнула следом за Барбаро с постамента.
Мраморные стены.
Слепящий свет.
— Вот видите, донья Карина, — Барбаро показал на пол.
Карина моргнула. Раз, другой.
— Не... не вижу. А что я должна видеть?
— Черепахи нет. Ваш друг вернулся в свое правильное время, забрал предмет и ушел.
Карина стояла и глупо улыбалась. Улыбалась, еще не осознавая, что произошло на самом деле. Ей просто хотелось улыбаться.
На этот раз мэтр Барбаро не торопился покидать ее. Он стоял рядом. Будто ждал чего-то. Поэтому Карина решилась спросить — уточнить, еще не веря в свое счастье:
— То есть мы вернулись обратно? В мое время? В мой две тысячи двенадцатый? И он тоже здесь? Он сам залез в линзу и сам вернулся туда, куда было нужно?
— Все так, синьорина Карина.
— Господи! Как же ему повезло! Как же ему всегда везет!
— Ему и не везло. — Мэтр тихонько стукнул тростью об пол, стена, закрывающая зал с линзой, поползла вниз. — Повезло мне. Я редко встречаю новых, молодых странников. Юная синьорина, попрошу вашу помощь.
— Что?
— Я буду рад знакомству с вашим безрассудным другом.
* * *
Макар лежал на полу поперек комнаты и чувствовал себя каменной статуей. Точнее, наоборот, не чувствовал.
Страх и чувство вины сожрали все эмоции. С потрохами. С ливером.
Ужин он вывалил в мусорное ведро — тайком, чтобы мама не видела. Достал из отцовского бара бутылку крепленого вина, сделал глоток, другой... бесполезно, все равно что воду хлестать. Бродил по комнате, механически передвигая ноги. Туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно... Распахнул окно. Снова накрапывал дождь — теплый, мелкий, совсем не октябрьский.
