Назад до Пинска дошли быстро. Не теряя время понапрасну, под стенами города сразу же приступили к сооружению осадного лагеря.
Городские ополченцы и дружинники Пинска всё это время суетливо прохаживались по крепостным стенам, даже не помышляя о вылазке в стан врага. Одно имя смоленского князя, не знавшего горечи поражений, выигравшего все свои битвы, изничтожившего всех своих врагов, разменявшего второй десяток взятых «на копьё» городов, уже само по себе заставляло трепетать весь город. Ещё страшней было воочию наблюдать за этим противником, изготавливающимся к штурму родного города.
Князь Михал Владимирович, поднявшись на стену, внимательно осматривая приготовления врага, не знал, что конкретно ему следует предпринять. Войско смоленского князя, на первый взгляд, не понесло видимого урона в схватках с волынянами. А ведь волынский князь Василько Романович был куда более сильным противником, чем пинский князь. Силы княжеств были меж собой плохо сопоставимы. Михал Владимирович, расхаживая по стене, подёргивал свою бороду, теребил одежду, в пол уха слушал ближников, но не находил даже призрачной тени выхода из сложившейся ситуации.
Горожане чувствовали себя не лучше. Все приготовления ими делались неохотно, без энтузиазма и веры в собственные силы. Котлы, с кипящей смолой, установленные на стенном парапете устрашали больше самих пинчан, нежели их врагов. В скорой и кровавой расплате, в случае применения котлов по прямому назначению против смоленских войск, мало кто из пинчан сомневался. И ладно бы так вели себя только лишь горожане! Дружинники князя в этот день и час смотрелись бледными тенями самих себя. В победу над врагом эти ратные мужи верили ещё меньше неопытных в воинском деле горожан. Упаднические настроения распространялись с быстротой заразного морового поветрия.
И Михал Владимирович не выдержал психологического прессинга. Свою независимость он думал отстоять, противостоя ослабленному противнику, а не этому явившемуся под стены хищнику, пышущему охотничьим азартом. Пинский князь, заворожённо глядя на изготавливающегося к бою противника, приказал, словно не своим голосом, действую как сомнамбула, открыть ворота, а войску разоружиться и сойти со стен. Принятое князем решение все защитники города встретили с плохо скрываемым облегчением.
Михал Владимирович, спустившись со стены, велел подать ему коня и в сопровождении пятерых именитых бояр выехал в стан победителя. Смоленские войска, вытянувшись колоннами, беспрепятственно пропускали пинских гостей сквозь свои эшелонированные порядки, но на подъезде к шатру смоленского князя пинский князь был остановлен конной охраной. Его вместе с боярами обыскали, заставили сдать всё оружие и спешиться. К смоленскому володетелю пинчане подходили уже пешком. Владимир Изяславич в шатре величественно восседал на покрытым золотом резном стольце в окружении своих ближних воевод.
Прямо в шатре, в присутствии войсковых церковнослужителей были составлены грамоты, скрепленные государственными печатями. Михал Владимирович отрекался и передавал Пинское княжество «во веки вечные» смоленскому государю и его наследникам. Пинское княжество ликвидировалось, превращаясь вместе с Туровым в Припятьскую область, во главе с назначаемым смоленским государём губернатором. Сам бывший пинский владетель получал наследуемую вотчину под городом Кричев Смоленской области. Эти грамоты были торжественно оглашены пинчанам, и в тот же день горожане целовали кресты с иконами во всех городских храмах и часовнях, тем самым подтверждая свою верность новому государю.
Весь следующий день в городе служились многочасовые молебны в честь обретения Пинском своего нового государя. Кроме того, был устроен невиданный по своему размаху пир. Казалось, что все улицы города были уставлены ломящимися от яств столами. Теперь, перед введёнными в город смоленскими войсками никто из горожан не испытывал страха. Наоборот, смоляне и пинчане братались за чашами хмельного вина, с радостью провозглашая тосты в честь смоленского государя и единой Смоленской Руси.
С колокольни городского собора Пинска открывался прекрасный вид на полноводную Припять. На лугу мирно паслась домашняя скотина, своим видом создавая идиллическую картину. Под городскими стенами, рядом с живительными, дарящими тень зарослями, расположились лагерем пехотные рати. Войска отдыхали уже пятый день, что прошли с момента сдачи города.
Из этой благостной обстановки послеполуденного отдыха мой взгляд неожиданно зацепила несшаяся с верховьев Припяти галера, активно вспенивающая воду вёслами. При помощи подзорной трубы на носу лодки удалось разглядеть и узнать комбата пятнадцатого батальона Белослава прикомандированного к грузовой части флота, сейчас самостоятельно поднимающегося по направлению к волоку на Западный Буг. Белослав внимательно вглядывался в ратников, расположившихся у речного причала, ища там знакомые лица, из числа командного состава. Вот он первым по откинутому с галеры настилу спустился на берег. Вступив на причальные мостки, Белослав сразу же обратился к дежурному командиру, а затем, не задерживаясь ни на секунду, быстрым шагом пошёл по направлению к моей колокольне.
— Видать что — то случилось, — услышал снизу чей — то озабоченный голос.
Надолго задуматься не удалось. Через пару минут по узкой лестнице ко мне проворно пробрался телохранитель. Его высунувшаяся из хода голова проговорила:
— Государь, вестовой от полковника Олекса! У него срочные известия!
— Пускай сюда поднимается, — мне категорически не хотелось покидать эту наблюдательную позицию, с которой так удобно подсматривать за райским уголком — стадом скота пасущегося на сочном, заливном луге, омываемым искрящейся на солнце рекою.
Вспотевший вестовой в лице комбата пятого Вяземского полка, звеня доспехом, буквально взлетел по лестнице.
— Здравия желаю государь! — поднявшись, комбат вытянулся в струнку, и бодро откозырял.
— С чем прибыл, Белослав?
— На Западном Буге появились ляшские рати! — взволнованно отбарабанил комбат. — Они с ходу взяли Дорогочин, спалили Берестье. Оборонять города некому, князь Василько большую часть городских полков к нам навстречу увёл.
— Откуда дровишки?
— Что?
— Откуда всё это узнали?
— Перехватили северо — волынских бояр из Дорогочин и Берестье. С этими вестями они плыли в свою столицу — Владимир — Волынский.
— Я не понял! Поляки действуют самостоятельно или как союзники Михаила Черниговского!?
— Не известно это было перехваченным боярам.
— Ладно, без разницы — я махнул рукой. — Вскоре, что так, что этак все эти города и земли станут моими. Какова численность поляков, состав войск?
— По словам уже помянутых бояр, ляхов несколько тысяч, но не больше десяти. Основа войска — пешцы лодейной рати, но присутствует также рыцарская конница. Всего около трёх сотен конников. Среди рыцарей были замечены «Добринские братья».
— «Добринский орден»? — удивился я. — Так, он, если мне не изменяет память, в прошлом году, с благословения папы, был поглощён Тевтонским орденом.
— Волыняне говорят, что с поляками около полусотни орденских немцев, причём пришли они под символикой «Добринского ордена».
Я задумался. Этот рыцарский орден был основанный в городе Добрине Кристианом Прусским по приказу Конрада Мазовецкого при участии епископов Пруссии, Куявии и Плоцка в 1228 году для защиты от набегов пруссов, а также в качестве политического противовеса Тевтонскому ордену. Хотя Орден формировался преимущественно из немцев, но и местная польская шляхта тоже привлекалась в его ряды.
— Раскинем мозгами сообща, — прервал я затянувшееся молчание. — Спустись и передай, чтобы созывали военный совет. Сам тоже на него явись!
— Слушаюсь государь!
Комбат с шумом спустился, а я, бросив прощальный взгляд на величественные, убаюкивающие воды Припяти, вскоре последовал вслед за ним.
Конный отряд поляков, дислоцированный в Берестье, без боя, впопыхах покинул город — остров, лишь завидев приближение огромного гребного флота. Переправившись по мосткам на «большую землю» они поскакали вдоль берега Западного Буга на северо — запад, по направлению на Мазовию.
