– Да, действительно, неудобно получилось… Значит, дайте ему в порядке компенсации тысячу из моих средств. И еще одну – за то, что в Зимнем он больше работать не будет, пусть ищет другое место. Если захочет, может устраиваться здесь, в Гатчине, дверей тут много, а протекцию я ему составлю.
– Шеф, если разойдутся слухи, что человек за два дня, проведенных в гатчинских подвалах, получил две тысячи рублей, то вы представляете, сколько сюда сбежится желающих?
– Так предупредите, чтобы не болтал. А объяснение, откуда деньги, пусть дает самое простое – выполнял секретное поручение канцлера! Выполнил, мол, вот и получил награду.
Тем временем события в Манчжурии шли своим чередом. Каждый день, около пяти утра, китайцы начинали штурм первого укрепрайона. К двум часам, потеряв от пяти до десяти тысяч человек, они откатывались на исходные позиции. В шестнадцать часов та же история начиналась по новой и продолжалась примерно до двадцати двух – двадцати трех. Шлиффен считал, что это отвлекающая операция, а основной удар будет нанесен между вторым и третьим укрепрайонами. По его мнению, противник планировал, прорвавшись километров на пятьдесят, повернуть направо и далее наступать на Инкоу, имея в виду перерезать железную дорогу и тем самым нарушить снабжение первого и второго укрепрайона. По данным авиаразведки, народу на это дело собиралось около четырехсот тысяч, а количество армий непрерывно менялось от трех до пяти по причине перманентных реорганизаций – это мы знали уже на основе радиоперехватов и агентурных данных. Авиации противника в воздухе пока не замечалось, из наших летали только разведчики, да и то не очень часто.
Гоша издал указ, где, как и обещал, объявил Желтое и Восточно-Китайское моря зоной боевых действий, в которой можно находиться только с разрешением от русской или курильской администрации. И флот Одуванчика на следующий же день вышел в море, надеясь прихватить несколько не успевших разбежаться нарушителей.
Кроме указа, русский император обнародовал еще и обращение к мировому сообществу, в котором предлагал считать нападение без объявления войны преступлением, совершивших это – военными преступниками, подлежащими международному суду с последующим повешением. Прогрессивная часть этого сообщества в лице кайзера, микадо, черногорского императора и непонятно как оказавшего в данной компании султана немедленно выразила свое одобрение, и Георгий Первый поручил канцлеру озаботиться организацией Международного Трибунала. В «Пари Суар» тут же появилась статейка, где автор задавался вопросом – в каком пространственном положении и за какой именно орган я буду вешать Сунь Ят-Сена, и кто составит ему компанию в этом интересном процессе. Я же опубликовал заранее написанный труд «Размышления о войне», в котором пытался убедить читателей, что преступлением является всякая агрессия, а не только необъявленная. Пусть руководство стран-агрессоров знает, с пафосом восклицал я, что теперь война лично для него может кончиться не подписанием насколько-то там невыгодного мира, а хорошо намыленной веревкой! По донесениям разведки, в ответ на мой труд в Англии уже писалось два документа. Первый из них был заявлением Форин Офис, где обращалось внимание, что статья подписана просто «Георгий Найденов», без указания должностей. И Англия надеется, что эта писанина действительно является плодом переутомления чрезвычайно загруженного в последнее время Найденова, а не официальной позицией Российской Империи. В общем, они все поняли правильно – пока я их просто слегка пугал как частное лицо. Второй же документ был частным письмом от короля Эдика, в котором он убеждал меня в своем безграничном миролюбии и намекал, что в английской системе власти нельзя безоговорочно относить короля к высшему руководству.
А еще в Англии вышла в свет книга Уэллса «Просыпающаяся Россия». Автор оказался настолько любезен, что послал мне экземпляр с автографом, но к тому времени я это творение уже внимательнейшим образом прочитал. Сразу могу сказать – вышло у него неплохо, он правильно сделал, что прервал работу над «Войной в воздухе» – в том мире у него получилась редкостная муть, и в этом пока выходило то же самое. А новый труд являлся вполне приличной публицистикой с элементами художественности – в частности, Найденов у него получился как живой. Со страниц книги вставал образ дремучего хама и грубияна с тонкой и возвышенной душой, врожденным стремлением к справедливости и большими способностями в области естественных наук. Кроме того, была отмечена моя любовь к кошкам и даже в какой-то мере к людям.
Наш поход в столовую настолько впечатлил Уэллса, что он посвятил ему отдельную главу. Сначала он распинался на тему о бесплатности оного заведения, но недолго. Зато потом целую страницу описывал, как мы с ним не полезли без очереди! Более того, он не поленился узнать, что я так не поступал вообще никогда, и сделал из этого вывод о моей простоте, доступности в общении и демократизме. Не спорю, что-то такое во мне действительно есть, но главной причиной была планировка столовой – зайдя в коридор между раздачей и ограждением, обойти кого-нибудь впередистоящего можно было только в очень высоком прыжке или на четвереньках.
Следующее, на что Уэллс обратил внимание читателей, был тот факт, что за соседним столом с нами ела компания рабочих (это были механики из гаража), а чуть дальше – четверо высших чиновников. Тут, правда, он дал маху, ибо это были комиссары, причем, насколько я помнил, все третьего ранга, однако его ошибка понятна – ведь их мундиры почти не отличались от моего. И кончалась глава риторическим вопросом – возможно ли увидеть такое в английском парламенте? Который позиционируется как образец демократии, в то время как Гатчинский дворец есть гнездо одноименного Коршуна, то есть самая сердцевина неприкрытой диктатуры.
Наибольший же интерес представлял из себя конец книги. В нем говорилось – при сохранении теперешних темпов развития Россия через пятнадцать-двадцать лет настолько обгонит весь остальной мир, что рыпаться будет поздно. А это значит, писал Уэллс, что в ближайшее время мы станем свидетелями того, как весь этот самый мир будет пытаться предотвратить такое развитие событий – и, скорее всего, силовыми методами.
– Вот хрен вам, – подумал я, – если начнется настоящая война, посторонних свидетелей в ней не будет. Будут только ее поджигатели, солдаты и жертвы…
Я отложил прочитанные по диагонали бумаги из министерства двора. Нет, все-таки пора что-то делать с этой шарагой! Чувствуют, паразиты, что Гоша их вот-вот упразднит, ну и исходят активностью. Вот опять возбудились, все им мой статус в связи с женитьбой покоя не дает. Мол, нехорошо, когда императрица-мать по всем установлениям является всего лишь княгиней, ибо я князь! А значит, меня надо снабдить каким-нибудь оригинальным ярлыком. Дальше у авторов разыгралась фантазия, и их понесло. Среди предлагаемых титулов были «младший базилевс», «рекс-патриос» и даже «василеопатор». Представив себе, во что превратят остряки последнее наименование, я хмыкнул – скорее всего, получится что-нибудь вроде «Вася-епатор»… Однако данное чтиво привело меня к интересному открытию. Я еще немного напряг мозги – не ошибаюсь ли я, и, убедившись, что нет, глянул на недавно появившееся в углу моего стола табло со светодиодами. Оно показывало, кто из обитателей Гатчины в данный момент находится в своем кабинете. Часть светодиодов были просто зеленые, а часть, означавшие особо важных лиц – двухцветные. Например, сейчас светодиод Ли-старшего в данный момент горел красным, что означало – на месте, но занят таким делом, от которого без крайней необходимости лучше не отрываться. Но Татьянин диод светился зеленым, и я, сняв трубку, напросился к ней на чашку кофе.
