А что со мной будет? — А что, не понятно? Секир-башка будет.
Мда… Что ж, это тоже вариант. Как там Любава говорила: «Я тебя опять найду»?
Надо помочь девушке… Быстренько само-уверовал в Иисуса Христа с его загробным царством…
Не, тяжело ей будет меня там сыскать. Она-то, поди, в ангелах у престола божьего обретается, а меня-то… черти в пекло потащат. Может, с учётом выслуги лет и личных достоинств, даже в демоны произведут. Наградят. Посмертно…
Не, вряд ли. Там таких… Как генералов в Генштабе. Ну, хоть, старшим над костровыми поставят? Поди, тягу надо отрегулировать, дымоходы почистить, с логистикой у них как? Может, пора уже и на жидкое топливо переходить? Или прямо на природный газ? Как в преисподней с углеводородами? Можно ж и трубу из Газпрома прокинуть. Очень надёжный поставщик — гарантирует до Страшного Суда. И даже дальше, если транзитёры трубу не проковыряют.
Нет, там Любава не найдёт. Тогда уверуем в… в буддизм. А? Нирвана. Карма… Не подходит — свободы нет. Сплошная перд… пердоотперделённость.
Тогда — просто в перерождение.
«И если туп как дерево
Родишься баобабом.
И будешь баобабом
Тыщу лет. Пока помрёшь».
Мда… тоже не очень. Она себе за это время какого-нибудь другого… С нимбом и крылышками. Такие, знаете ли, километро-сексуалы среди кандидатов в баобабы попадаются! Прям бабаёб… Мда… Дурят девчонкам мóзги…
Когда имеется спектр вариантов — есть пространство для оптимизации. Мышь белая ищет выход в лабиринте. Набитом кайманами. Которые просто мечтают сожрать бедного мышонка.
Увы, ребятки, никто не знает, куда сбываются ваши мечты. В смысле — есть повод вспомнить Беллмана: «Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше пойдёшь к цели наилучшим путём…».
Фиг с ним, с наилучшим! Хоть каким-нибудь… Потому что за убийство князя — смерть. Однозначно. Это ж все знают!
А мне «все знают» — не нужно. Тренды, мейнстримы… — интересны, надо в них понимать, ориентироваться. Но живём-то не «вообще», а одну, собственную, личную жизнь. И как она с общими законами, правилами и закономерностями… Какой-то «стрим» — есть, а «мейн» он или не «мейн»… Люди — разные, каждый — уникален, я — особенно.
Что, Ванюша, «вляпался»? — Надо «выляпываться». А как? А… я вижу… три варианта… и ещё три… и, кажется, ещё два…
Отсекаем наиболее кровавые… и рисковые… и чудесные, они же — маловероятные и рояльные… Типа: а тут прискакала американская конница…
Блин! Факеншит! Забыл! Здесь же феодализм! О… а это меняет дело…
Решение о моей казни будет принимать Суздальский князь Андрей Юрьевич Боголюбский. Лично. Сам. Один. Без ансамбля. Как бы это ни было декорировано народными толпами, верховными собраниями и оракулами с пророками. На закон и обычай — ему плевать. Нет, он этим не хвастает, все обычные ритуальные притопы-прихлопы — исполняет, он даже сам себе — так не думает. Но… если бы не его… отмороженность, то и икону бы из Вышгорода не украл, и отца в Киеве не бросил, и прозвище Бешеный — к нему бы не приклеилось.
А уж здесь-то в походе он и вовсе… — царь, бог и самодержец.
Вывод: достаточно промыть мозги одной конкретной личности, и можно оставаться в справке пенсионного фонда. В смысле — «в числе живых».
Одну личность развернуть — это ж совсем не борьба со всей системой в целом!
Со здешними туземцами я уже как-то умею управляться. Кое-что о нём лично знаю. И из его нынешнего, и из его будущего. И он обо мне чего-то знает. И мы можем поговорить. Не обо мне и совершённом мною убийстве, а о нём. Человеку более всего интересен он сам.
Андрей — не девочка.
Какое глубокое в своей неожиданности утверждение!
Из которого следует очевидный вывод: гадать на ромашке — «любит — не любит, прибьёт — приголубит» — ему не интересно. Ему интересно его дело — «Святая Русь», его близкие, его собственная судьба. И что я тут могу интересненького рассказать-втюхать? Чтобы он меня… что? Простил? Отпустил? Наградил? Приблизил и возвысил?
Ваня! Будь реалистом!
Вокруг мешка на моей голове опускалась ночная темнота, воздух посвежел, где-то страстно квакали лягушки. Но я мало замечал мир вокруг: судорожно придумывать способ вытащить собственную головёнку из-под топора — очень захватывающее занятие.
«Дурень думкой богатеет». Посреди этого увлекательного занятия — размышления о способах обдуривания светлого, в будущем — Великого и посмертно — святого русского князя, поблизости внезапно появилось группа пыхтящих и пованивающих луком и алкоголем хомнутых сапиенсов. Которые начали мешать мне думать и «богатеть». Которые меня куда-то потащили, уронили, пнули, поставили на колени и сдёрнули мешок.
Я зажмурился. После пары часов темноты три свечи перед Богородицей, отражающиеся в почти сплошь закрывающем икону дорогом окладе, дрожащих, дробящихся, мелькающих и мерцающих в бесчисленном множестве граней драгоценных камней, чеканных и литых золотых узоров… просто слепили.
Не сразу увидел в стороне своего… судью.
Рок-производитель. В смысле: «рок судьбы», производит судебные решения.
Андрей сидел на деревянном кресле, похожем на трон, с подлокотниками. Одетый в шубу и шапку тёмного сукна, обшитые по краям тёмным дорогим мехом, он казался куском тьмы. Только белело пятно лица, поблескивали дорогие перстни на пальцах, да искрилось, как шар с осколками зеркал под потолком танцзала, изображающий цветомузыку на дешёвой дискотеке, навершие его княжеского посоха.
Похож. Иван Грозный — эз из. Прямо по Эйзенштейну. В варианте Николая Черкасова. Только морда лица — сильно по-площе. И бешеной дури со злобной хитростью — во взгляде нету.
— Ты убил князя русского. За что надлежит тебе быть казнимому. Нынче придёт к тебе священник. Исповедуешься. Поутру тебе отрубят голову. Перед войском. Хочешь ли сказать чего напоследок?
Во-от! Из всего сказанного — значение имеет только последняя фраза.
Какая прелесть! Никакой тягомотины будущих судебных заседаний! Никаких экспертиз, приобщений к делу, прений сторон, вызовов свидетелей, отводов судьям, очных ставок и перекрёстных допросов, апелляций и пересмотров… Одно «последнее слово» и сразу — бздынь.
Какое дешевой правосудие! В смысле расходов на судейских. Пара фраз одного не очень здорового человека, и я, из трепещущего в предожидании вердикта своей судьбы, нервно взвешивающего и тревожно перебирающего аргументы «за и против», подсудимого, превращаюсь в осужденного. Тоже трепыхающегося, но уже с куда более ясными и близкими перспективами. Топорно-отрубательного толка.
