— Я повременю с побегом, — пообещала Адельхайда фон Рихтхофен с раздражающе незлобивой улыбкой. — Раз уж вам столь полезны мои советы.
— «Приятны», — возразил он. — Увы, не всегда то, что приятно, так уж полезно, чаще наоборот.
— А вы не привыкли уступать, верно, майстер Гессе?
— У меня еще много полезных для здоровья привычек, — отозвался Курт, совершенно неучтиво развернувшись к ней спиной и двинувшись прочь. — К примеру, вечерние прогулки перед сном. До завтра, госпожа фон Рихтхофен.
Позади осталось молчание, однако он сильно сомневался в том, что у этой дамочки попросту подошел к концу запас колкостей. Это добро она производила на месте в неограниченных количествах, как войсковой обоз — камни для орудий. Сегодня на нем явно испытали мелкий калибр, лишь прощупывая броню, каковая начала давать трещины, ибо в одном из утверждений этой особы была немалая правда. Женоненавистником он, разумеется, не стал, однако вполне определенные представительницы дщерей Евиных вызывали в нем теперь раздражение и неосознанное, противное логике неприятие.
В свою гостиницу Курт явился задолго до наступления утра, поняв всю тщетность своих блужданий. В одном графиня Адельхайда фон Рихтхофен (имперская разведка, надо же…) была права: увидеть хоть что-то в переплетении углов и улиц было попросту невозможно; повторить же ее подвиги и взобраться на крыши он действительно не мог — уже через четверть часа проснулась бы половина города, разбуженная топотом тяжелых сапог по крышам над головою. Уснул он, как ни удивительно, почти сразу, проспав оставшиеся до рассвета (до утренней зари…) время опять без снов и раздумий. Порыв наведаться в «Моргенрот» немедленно Курт преодолел, отметив с очередной порцией недовольства, что и здесь ее замечание вполне справедливо: говорить о чем бы то ни было с нею не имеет смысла до тех пор, пока не получены разъяснения от фон Вегерхофа, чья лояльность удостоверена несомненно.
Однако любопытство требовало удовлетворения, и за завтраком, подозвав к себе владельца гостиницы, Курт непререкаемым тоном велел присесть напротив и ответить на несколько вопросов. Хозяин уже не перечил, послушно исполнив указание, и в его «майстер инквизитор» теперь проскальзывали не пренебрежение и равнодушие, а обходительность и существенная доля опаски.
Для разогрева Курт задал вопрос о примерном количестве постоялых дворов в Ульме, об уровне обслуживания в каждом из них, о расслоении оных на сословные особенности, после чего невзначай поинтересовался личностью графини Адельхайды фон Рихтхофен. Существенного тот не сумел сказать ничего; «Моргенрот» сдавал комнаты исключительно особам родовитым и имущим, бывало — одну-две на пару ночей тем, кто бывал проездом, чаще — пол-этажа или весь этаж тем, кто являлся в Ульм проведать друзей, не желая при том селиться в их замках, как то было и с графиней фон Рихтхофен. Судя по тому, что слышал владелец, та прибыла навестить родственницу покойного мужа — ту самую вдовствующую баронессу, о коей упомянул фон Вегерхоф. Старуха была одинока уж немалое время, отчего неудивительным являлся тот факт, что молодая графиня пожелала поселиться в отдельности от повествований о былом, ушедшей молодости, нынешней молодежи и подвигах покойного барона. Оставалось надеяться на то, что ночная незнакомка не воспользовалась попросту этой информацией, дабы отвязаться от легковерного следователя…
Либо фон Вегерхоф отдал нарочитое указание впускать майстера инквизитора без прекословий, либо же его челядь испытывала безоговорочное почтение к Конгрегации — отперший ему дверь слуга на требование впустить лишь послушно кивнул и отступил в сторону, давая гостю войти. К комнате хозяина дома он направился один, велев слуге убираться по своим делам, каковой приказ тот, поколебавшись, исполнил.
Стриг сидел у стола спиною к двери и на вошедшего не обернулся, лишь махнув рукой в сторону стоящего перед собою стула:
— Присядь. Судя по тому, что ты явился с утра, у тебя ко мне наверняка есть важный разговор.
Курт не ответил, прошагав к столу, и, рывком придвинув стул, уселся. Фон Вегерхоф изобразил приветственную улыбку, на миг оторвав взгляд от шахматной доски перед собою, и вновь обратил взор на фигуры, продолжив расставлять их в нужном порядке.
— Партию? — предложил стриг радушно.
— Знаешь, — отозвался он не сразу, — будь ты кем другим, этот разговор я начал бы с хорошего удара в челюсть. Но ведь ты же, гад, увернешься, и я буду выглядеть глупо — еще глупее, нежели минувшей ночью.
— О, не следует принимать все так близко к сердцу. Со всяким может случиться. Наверняка ты просто-напросто перебрал со спиртным. Или недобрал.
— Прекрати, — потребовал Курт, понимая, насколько беспомощно звучит невольная угроза в его голосе. — Я говорю серьезно.
— Пока ты не говоришь, — возразил тот, по-прежнему глядя лишь на доску. — Ты жалуешься. Не пояснишь, на что именно?
— Графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Что-нибудь говорит?
Стриг аккуратно установил башню на ее место, подправив, дабы фигура занимала клетку ровно по центру, и неспешно поднял взгляд к собеседнику.
— Вот оно что, — протянул он с усмешкой. — Ну, и как она тебе?
— «Как она мне»?!. Я полноправный участник расследования, если мне не изменяет память! Почему я не знал о какой-то девчонке, которая…
— Эта «девчонка» старше тебя пятью годами, да и допуском, чтоб ты знал.
— В этом городе есть хоть кто-то, кто не выше меня допуском и не знает больше меня?
— М-м… — задумчиво протянул тот, вертя в руках крестьянина и, поставив его на доску, предположил: — Стражи на воротах?
— Смешно, — согласился Курт мрачно. — Тебя это веселит — вредить делу сокрытием важной информации?
— Да, несколько не в настроении я был вчерашним вечером бежать к тебе в гостиницу с рассказом о третьем в нашей группе. Это вполне могло повременить до сегодняшнего дня, ибо вчерашний вечер у меня был занят другим.
— Ужином, — уточнил он; фон Вегерхоф кивнул:
— Ужином. Содержание моей казны в должном объеме требует немалых усилий, а также больших затрат времени, проводимого вне дома либо же в оном, но с посторонними, хотя и крайне полезными людьми. При этом, Гессе, в моем доме есть один не посторонний и также крайне нужный человек, которому тоже надо хотя бы время от времени уделять внимание. Не явиться к обеду или ужину раз или три — еще в некотором роде допустимо, но сделать это в шестой раз — попросту непристойно. Итак, все разрешилось само собою, и мне не придется шагать через половину Ульма, дабы навестить тебя. И где же вам случилось свести знакомство?
— На улицах, когда этой ночью я вышел обследовать город.
Черный скороход замер в пальцах, оставшись висеть в воздухе над своим полем, и мгновение стриг сидел неподвижно, глядя перед собою; пальцы стиснулись, зажав фигурку в кулак, фон Вегерхоф медленно поднял глаза и тихо, четко выговаривая слова, переспросил:
— «Этой ночью ты» — что?..
— Вышел на улицы, — повторил Курт, и тот повысил голос:
— Вопрос был риторическим, Гессе. Я не глухой. Мой слух, позволь заметить, куда как лучше твоего, равно как и зрение, и реакция, и тупая физическая сила! И так — с любым из мне подобных! — почти рявкнул тот, и Курт вздрогнул от неожиданно резкого голоса. — А если бы ты впрямь нашел его — что тогда?!
— Не знаю… — проронил он, внезапно опешив. — На месте придумал бы…
— Сосунок! — прошипел тот, сдерживая крик, и в обыкновенно безмятежных насмешливых глазах цвета родника сейчас была настоящая, непритворная злость. — Сопляк, мальчишка, щенок беззубый, где были твои мозги, когда ты это делал?! Ты рехнулся, или попросту надоело жить?! Ты… ты даже не котенок перед ними, ты — никто! Любой, пусть и лишь месяц назад восставший от обращения — даже такой тебя порвет, вякнуть не успеешь!
— Не ори на меня, — пытаясь соблюдать спокойствие, начал Курт, и тот пристукнул кулаком по столу:
— Молчать! И слушать, когда я говорю! Ни шагу на улицы ночью! Даже мысленно! Окна — закрыть, двери — запереть, оружие — под подушку! И ни шагу в ночь! Ей — можно, ты ей в подметки не годишься, она хоть удрать сумеет, а ты…
— Я не Эрнст, — тихо довершил он. — Знаю.
Фон Вегерхоф осекся, еще миг глядя на него ожесточенно и зло, и прикрыл глаза, отвернувшись и медленно переводя дыхание. Кулак разжался, и на стол высыпались мелкие каменные крошки, некогда бывшие черным скороходом.
— Сурово, — заметил Курт все так же негромко. — Наглядная demonstratio? Мороз по коже, честно… А кельнский обер-инквизитор тебе, часом, не родственник? Знаешь, на миг даже возникло чувство, что я у него в рабочей комнате; или это у всех с возрастом вырабатывается привычка орать на сослуживцев? Неужели и я так же буду? представить страшно.
