не совпали с нотами. Ну, и все. Накатаю еще один текст, постою за сценой…
Я не прибедняюсь ничуть. Моих талантов гитариста хватало для художественной самодеятельности, а группе «АББА» подыгрывают настоящие виртуозы. Это Мишка пылает энтузиазмом, желая догнать и обогнать Пелле или Микки, а мне такое счастье и даром не нужно.
Я в это турне не за славой рвался, а за денежками. Рубли лягут на мою сберкнижку, а чеки Внешторга пускай маму радуют…
Тут дверь укатилась, пропуская Аллу с портфелем – пора делать уроки. Директор школы был тверд: восьмой класс – переводной, а посему извольте представить тетрадки с решенными задачами, с выполненными упражнениями… Вопросы есть? Вопросов нет.
Девушка молча вошла, и села напротив, поближе к столику. Губки надуты, глаза в пол… Стало быть, не прощен.
Взмах ресниц, взгляд вбок…
Подавив вздох, я пересел к подруге, обнял ее за плечи, прижал понежнее… Девичья непоколебимость растаяла в момент – Алла всхлипнула, и прильнула сама. А затем – потрясение основ! – залезла ко мне на колени, и обхватила за шею, пряча лицо на моем плече и жарко дыша в шею.
Я платонически гладил стройное бедро, моя ладонь гуляла от круглой коленки до ягодицы, тугой, как мячик. Ну, я же не виноват, что юбка задралась? Мои пальцы касались трусиков, но заходить дальше я мудро остерегался. Рано ей в экстазе сливаться, пущай подрастет ишшо, хоть на годик…
Алкины губы присосались к моей шее, а затем тонкий, срывающийся голосок вытолкнул:
– Поможешь мне по геометрии?
– Yes, – я был сама мягкость. – Оf course I can.
* * *
Поезд несся вслед закату, но не поспевал за солнцем – отгорел багрянец, тени смешались в сумеречную синеву, незаметно сгущаясь в черноту ночи, и пала тьма. Лес за окном скорее угадывался, чем виднелся – отсветы из вагонных окон мельтешили по бесконечной гребенке стволов и прогалов.
Наступило время скончания дня, когда незачем спешить. Шлепая тапками, я сходил к вагонным удобствам, и обстоятельно почистил зубы. По коридору метнулась проводница, живущая в режиме восторженного остолбенения. Будь она верующей, то ощущала бы себя так же, разнося чай архангелам и серафимам.
Даже Томочка, уж на что независимая натура, но порой, когда вижу ее только я, пищит от радости, как маленькая сластена, которой отдали на поток и разграбление целую кондитерскую.
Она не верила, что моя ирония по отношению к «мегазвездам» натуральна. Да нет, я признаю, что Фрида или Бьорн – профи высшего класса. Просто живу в иной системе координат. В Саратове я видел академика Колмогорова – вот перед ним я реально благоговел, как истый фанат. Вот кто настоящий «суперстар»!
Откатилась дверь, в купе юркнула Тома в пушистом, туго перепоясанном халатике. Клацнула замком, улыбчиво взглядывая через плечо.
– Я соскучилась! – сообщила она, и развязала пояс, оставшись в одних меховых тапочках.
Четверг, 8 мая. Вечер
Владивосток, улица 25 октября
Григорьев постоял у окна, отирая ладонями лицо. Стареет он, что ли? Ну, лег в два, встал в четыре… И что? Ну, две ночи подряд. Подумаешь… Раньше, вообще, бывало, не спал! А тут…
Константин Александрович переложил трясущуюся стопку папок на подоконник, и закопался в фотоснимки, завалившие его стол, как осенние листья.
Дважды съездил в Уссурийск, один раз в Спасск. Если честно, то не по делу вовсе, а лишь бы проветриться, вырваться из прокуренного кабинета на свежий воздух. Весь Первомай проторчал в кабинете! Куда это годится?
Да пустяки… Задание выдалось не шибко сложным. Секций самбо по краю немного… Хм… Ну, это, если принять за аксиому, что двойник Антона Кирша проживает в Приморье. С другой стороны… А где ему еще прописаться? Неужто он из Хабаровска мотался во Владивосток, чтобы зайти в гости к Ивану Павловичу? Во-от…
Где у нас самбистов тренируют? В самом Владивостоке, в Уссурийске, в Липовцах, в Спасске, в Сибирцево, в Дальнереченске… Всё? А, нет, еще в Пограничном. Студентов и малолеток отсеиваем…
– Так… – буркнул Григорьев. – Что мы еще не просматривали? Ага…
Секция Сулима Ахматовича Бехоева… Хм… Старый знакомец… Начальник УКГБ усмехнулся. Ух, и гордец был… Жаль, что ушел. Хотя… Вот уж у кого честь – прежде всего! Да-а… Такие не сдают. И не сдаются…
– Кто тут у тебя? – пробормотал Константин Александрович, зорко проглядывая строчки. – Так… Ага… Все погодки, и в одной школе учатся… Да там всего одна школа и есть. Ага…
Помощник прикрепил к списку две большие общие фотографии. Восьмой «Б»… Восьмой «А»…
Вооружившись лупой, Григорьев внимательно разглядел мальчишек на снимках. Лупатый… Ушастый… Щекастый… Стоп.
Чекист даже привстал. Мальчишеское лицо, серьезное и даже чуть печальное, расплылось во всё увеличительное стекло. Ясная черточка отмечала щеку. Шрам!
– Попался, что ли? – вытолкнул Константин Александрович. Разобрав фамилии на обороте, сделанные карандашом, он медленно прочел: – Даниил Скопин.
Среда, 14 мая. Позднее утро
Москва, проспект Мира
Разместили нас в «Космосе», новеньком отеле, выстроенном к Олимпиаде. Ключи выдавались по привычной схеме: «великолепная четверка» стала на постой в люксах, остальные-прочие ютились по соседству. Ну-у, не знаю, лично мне понравилось – ни разу еще не заселялся в двухкомнатный номер!
А народищу…
Уж кто слил инфу – «АББА» в «Космосе»! – неведомо, но толпы поклонников с утра осадили гостиницу. Интуристовское начальство не стало дожидаться, пока фанаты попрут на приступ, и вызвало усиленный наряд милиции.
«Дяди Степы» в парадках стойко удерживали позиции, вежливо шугая особо настырных, а меня пропустили, как диоды – электроток. Глянули на карточку гостя, что болталась на шее, кивнули, и – проходите, гражданин, не задерживайте.
Двумя часами позже я вернулся, и сразу привесил бэджик – «паломники» провожали меня завистливыми взглядами. Смотрели, будто голодные вслед лакею, волокущему жареное порося к господскому столу.
Независимо миновав последний рубеж обороны – у самого входа, я пересек нейтральную полосу фойе, и лифт вынес меня в пустынный коридор – лишь вдали, у плавного заворота, маячил дежурный из КГБ.
Пустынный, да, но не тихий. По одну сторону за дверями наигрывали клавишные да струнные, по другую Фрида с Агнетой «настраивали» голоса, готовясь к сегодняшнему концерту – на стадионе в Лужниках. А вот и Томин вокализ пролился, зазвенел приятным серебром…
Я замешкался, разрываясь между долгом и желанием, но сдался. Первым делом – самолеты. И постучался в номер Комовой.
– Да-да! – отозвался знакомый голосок. – Ворвитесь!
Алла явилась передо мной чудным, слегка растрепанным
