не считаю: «кляузникам» здесь, вообще-то, еще жить, и оставшиеся после потери покровителя не у дел подельники могут начать мстить. Кроме того, веры в справедливость у местных не осталось — это же ссыльный край, и пылающий жаждой Конституции член подпольного кружка за собой вины не ощущает и не кается, окончательно убеждаясь в скотской сущности Имперской власти. Что ж, немного поменяем это положение дел. Я более чем могу понять людей, которые при разборе жалоб на Теляковского больше верят непосредственно ему, а не ссыльному голодранцу, а посему даже мне, чтобы не прослыть самодуром и либералом (и неизвестно что из этого хуже!), придется собрать доказательную базу.
Переключив внимание обратно, я закончил диктовать письмо Маргарите, после чего в дверь снова постучали, и казак завел причесанного, поблескивающего остатками влаги на чистом лице — умыли бедолагу — худого рыжего лопоухого паренька в старенькой, большой по размеру рубахе, латанных, подпоясанных веревкой портках и лаптях. В руках мальчик нервно мял тряпичную кепку — тоже велика.
— Дмитрий, Викторов сын, из мещан, — представил гостя казак.
Пацан отвесил глубокий поклон и звонко, немного дрожа голосом от непривычной для себя ситуации, поблагодарил:
— Премного благодарен за угощение, Ваше Императорское Высочество!
— Садись, Дмитрий Викторович, — указал я ему на кресло.
Будь это мое кресло, непременно нарисовался бы Андреич, который бы укоризненно поохал и после ухода гостя принялся бы тщательно очищать «испачканную» обивку.
Мальчик уселся, держа серьезное и лицо и не подумав начать качать не достающими до пола ногами — он же не в полном смысле ребенок, а просто слабенький, маленький и не все понимающий взрослый, и именно так себя вести и привык.
Опустившись в соседнее кресло, я спросил:
— Молишься с усердием?
— Так точно, Ваше Императорское Высочество! — отозвался пацан.
Научили казаки «так точнать».
— Молодец. Откуда ты? Отец кто?
— Здешние мы, Ваше Императорское Высочество! Отец мой, Виктор Святославович, в типографии работает, наборщиком. С собою меня в типографию берет, грамоте учит. Когда батька старый станет, я за него трудиться стану.
— Нравится ли тебе в типографии? — спросил я.
— Очень! — улыбнулся Дима. — Там машины грохочут, а газета наша — «Справочный листок Енисейской губернии», пусть тиражом и не велика, да бумага и печать на ней, как Емельян Федорович, хозяин наш, говорит, «мирового класса».
Отыскав на столе свежий выпуск упомянутой газеты — тираж всего три сотни экземпляров, и для частного издания из губернского города это еще неплохо — я согласился:
— Печать добротная, правду Емельян Федорович говорит. Это он тебе велел записку принести?
Улыбка с лица пацана исчезла, он отвел глаза, что в принципе приравнивается к признанию, ибо стыдно цесаревичу врать:
— Не знаю я того господина, Ваше Императорское Высочество! Темно было, а он — в шляпе. Копейку мне заплатил.
Эх, провинция — даже «цепочку» выстроить не смогли. Или не захотели, с расчетом на то, что я за справедливость, а не за губернатора?
— Будешь цесаревичу врать — в жабу превратишься, — серьезно заявил я.
— Ваше Императорское Высочество, не надо! — взмолился пацан, бухнувшись на колени.
— Сядь нормально, Дмитрий Викторович, — велел я. — Говори как на самом деле было — тогда прощу.
— А вы Емельяна Федоровича на каторгу не погоните? — жалобно спросил он.
— Не погоню, — пообещал я.
Я с печатником знаком — он женат чуть ли не на самой богатой даме в городе, которая до встречи с Емельяном удачно овдовела, унаследовав капиталы, благодаря которым типографию оборудовать и получилось. Толковый мужик Кудрявцев, и от знакомства с ним у меня остались только приятные впечатления.
— Емельян Федорович записку писал, — вздохнув, признался Дима.
Грустит — его же просили не говорить, а он, получается, теперь предатель.
— Цесаревичу всегда правду говорить нужно, — назидательно заметил я. — Доволен я тобою, Дмитрий Викторович. Отец у тебя молодец — сына честным человеком воспитал. Архип, проводи Дмитрия Викторовича до дома, да дай его отцу сто рублей, на обновки да учебу сына пусть тратит.
— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! — подскочив, поклонился мальчик.
— Ступай, — махнул я рукой.
Сколько таких «Димок» в гражданскую войну от голода да неустроенности померло или в приюты угодило? Сколько стали «сыновьями полка» и убивали таких же «Димок» по ту сторону баррикад? Не допущу, и сделаю так, чтобы все «Димки» страны хорошо питались, учились и вообще обрели тот неведомый им период жизни, который зовется «детством».
Архип увел «посыльного», а я отправил казака Семена в дом издателя с инструкцией — завтра, когда я пойду на организованную для меня «Сельскохозяйственную выставку», пусть как бы невзначай попадется на глаза, нарвавшись тем самым на приглашение на обед — губернатор на выставке будет меня сопровождать, но обедать будет отдельно, что добавит ему нервов, а окружающим — поводов пожаловаться. Поиграем в шпионов, раз местным так нравится.
Сразу видно, что о «подполье» честные граждане города Красноярска — а Емельян Федорович как раз из таких — нифига не знают: цепочка была бы на порядки длиннее, а на автора письма мы бы вышли только не совсем законными методами — например, легкими пытками промежуточных звеньев, и даже это не гарантировало бы результата: если человек за свои странные идеи готов умереть с высоко поднятой головой, он же почти шизофреник, и некоторое количество пыток способен выдержать.
«Список» прибыл спустя десяток минут после ухода мальчика. За изъятие документов из тайника казак получил десять рублей премии и внеплановый выходной на весь завтрашний день. В качестве эксперта по рыночным отношениям этих времен — а они нередко завязаны на коррупции — я пригласил Кирила, и мы с ним хорошенько просмотрели длинный список прегрешений губернатора, определив, где Леонид Константинович «берет положенное», сиречь — поступает как любой другой чиновник высокого ранга, а где — наглеет. Вот за последнее мы его и «притянем». Потерев усталые — время уже за полночь — глаза, я зевнул, поблагодарил Кирила за помощь и лег спать.
* * *
Пока я напитывался силами перед грядущим, ветренным, но теплым и солнечным днем, поедая щи (вчерашние, и оттого особенно вкусные) с краюхой теплого, только что из печи, хлеба.
Надоела рыба, а она в эти времена составляет основу не только элитной кухни, но и кухни средней, а так же, если повезет с уловом, простонародной. И как это выродилось в
