в какие-то валуны.
Меня отбросило от валуна и, к своему ужасу, я упал в воду. К счастью, вода была просто тёплой, но уж никак не кипятком… Это другая лужа, хорошая и правильная.
Перед глазами потемнело, но я зацепился за реальность всеми мысленными когтями и, отплёвываясь, вынул голову из воды и пополз к краю каменной чаши.
Нельзя терять сознание. Мешали ещё и волны страха и отчаяния, летящие в меня от чернолунницы, и то, что в этом теле я не мог толком сопротивляться. О-о-ох, давно уже не было таких просчётов, я сильно недооценил Избранницу…
А магия хомусного конца посоха впечатляла. Интересно, если так усилить приклад магострела, то им, наверное, можно голову даже бронированному «комку» расколоть? Однозначно, буду царём в Красногории, надо задуматься над этим вопросом.
— И всё же, почему она? — со злостью бросила Избранница, приближаясь ко луже. Она чуть прихрамывала, и я заметил порез в балахоне на её бедре. Кажется, на камнях за ней оставалась кровь.
Всё-таки я её достал…
Выставив посох вперёд белым концом, она развеивала туман, будто ветродувом. Клубы испарений обтекали её сверху и снизу, и выглядела Избранница и вправду грозно и зловеще.
Меня обдуло наконец-то свежим ветерком, я вдохнул полной грудью, и стало даже полегче. Кое-как я подтянулся к краю, выбросил руку на сушу.
— Я видела эту Эвелину. Обычная… самая обычная безлунь! Пощади меня Чёрная Луна, что в ней такого⁈
Собравшись с мыслями, я скривился в улыбке. Чего она так бесится-то? То, что моя противница страдает такой хронической ревностью, было мне на руку.
— Не подумай, что это женская ревность, — она словно услышала мою мысль, — Путь Избранницы — это всегда совершенствование. Я — женщина, а Последний Избранник — мужчина. И я должна знать, что же так тебя привлекло в ней?
Она остановилась в нескольких шагах, чуть опустила посох. На белом конце завихрилась магия, воздух засвистел, сгущаясь до опасной плотности. Запустит таким сюрикеном, и мне конец…
Я мог бы ответить что-нибудь дерзкое. Ну, например, бюст Эвелины, при всей её худобе, явно выигрывал у этой истеричной доски.
Это вызвало у меня улыбку ещё шире. Да даже в истеричности эта стерва проигрывала Эвелине… Вот та умела мозг вынести.
— Чего улыбаешься?
— Так она жива? — спросил я, кое-как приподнявшись и втащив тело на скользкий камень.
— Конечно, жива, — та поморщилась, — Зачем её убивать?
А вот тут я удивился.
— То есть, вы не собираетесь её убивать? — спросил я, немного даже испугавшись, что выбрал не совсем ту сторону.
Звонкий смех Избранницы расколол туманную тишину.
— Зачем убивать воплощение Незримой? Чтобы она переродилась в другую? Нет, она будет гнить там вечно, — девушка опять засмеялась.
Тут я испытал некоторое облегчение. Нет, чернолунники в общей массе своей остаются мне врагами.
— А вот тебя надо убить, — она подняла белый кончик чуть выше, словно нацелившись на меня.
Ну да, ну да. Последнего Привратника в любом случае надо убить, как же я забыл.
Я видел её разъярённые чёрные глаза, но, как назло, на ней тоже были кулоны. И псарэс, и тхэлус. Полновесные камни не позволяли мне нырнуть в разум Избранницы, мой взгляд словно наталкивался на невидимую стену.
Мне даже не верилось, что придётся вот так, по старинке, просто заболтать противника. Ну же, Василий, ты где там⁈ Соберись уже, поднимай свою Рюревскую задницу!
— Тогда в чём смысл? — я пытался разговорить Избранницу, — Я не понимаю. Царь Красногории, твой перволунник Драгош… Кто злодей-то?
Искорка интереса всё же проклюнулась во взгляде Избранницы. Ну да, она тоже член церкви Чёрной Луны. И так же должна любить читать проповеди.
— Его перволуние Драгош Рюревский пытается сохранить мир таким, какой он есть, — после паузы ответила девушка, — А Царь твой хочет получить силу того мёртвого бога, который заманил Незримую в этот мир. И его не интересует, что станет с миром потом.
В тумане за спиной Эвелины появился отсвет, который стал разгораться в яркое сияние и до боли знакомые колебания оранжевого пламени. Ушей коснулся характерный гул, грудью я ощутил вибрацию, и понял, что, кажется, Василий действительно наконец собрался… И что лучше соскальзывать обратно в тёплую лужу.
Под водой гул был ещё сильнее и, кажется, я даже услышал визг спалённой заживо Избранницы.
Ну, Василий, ну, жжёный ты псарь… Горячая жидкость вокруг меня очень быстро стала нестерпимым кипятком, и я, заорав от боли, вынырнул наружу и пополз, пытаясь схватиться за скользкий край.
В лицо мне пахнуло нестерпимым жаром, и моя кожа, сползающая лохмотьями, сразу спеклась коркой. Я попытался вдохнуть, но в лёгкие зашёл только раскалённый угарный газ, и перед глазами тут же потемнело.
Если бы я не был псиоником, уже потерял бы сознание. Но тренированный разум из последних сил цеплялся за реальность, блокируя боль. Я — жив! Я — живой…
Я уже ничего не видел опалёнными глазами, слышал только ровный звон, и не сразу понял, что меня схватили за руку и тянут на берег. Когда у тебя нет кожи, весь мир вокруг — боль.
Сквозь звон в ушах прозвучало эхо знакомого голоса… и моё сознание свернулось.
* * *
Всего через мгновение, даже не заныривая в «кокон» и не путешествуя ни по каким пустыням, я ощутил себя снова внутри родного и уютного разума Василия.
Ошалев от яркого солнечного света, я зажмурился и немного осмотрелся. Пальцы ещё жгло от струи пламени, которую они выпускали совсем недавно — даже от рукавов, кажется, ещё шёл дымок. Шипя от ожогов, я захлопал по ткани, чтобы потушить тлеющие нити.
Впрочем, в сравнении с тем, что я чувствовал в предыдущем теле, это даже болью нельзя считать.
— Молодец, Василий, — прошептал я сам себе, глядя на обваренного в кипятке Серого Хранителя, лежащего передо мной. Ещё бы пару секунд, и моё сознание точно потухло бы в этом трупе.
Огненный вал, созданный Василием, высушил землю и испарил весь туман вокруг, открыв чистое голубое с редкими облачками. Выглянувшее солнце палило нещадно, заставляя обливаться потом. К невообразимой духоте примешивался и едкий дым — мох на склонах вокруг испепелился, просто превратившись в пепел.
Тело Избранницы выглядело даже хуже, чем тело Хранителя передо мной. В девушку ударило чистое пламя, и по этой обугленной головёшке было трудно догадаться, какой симпатичной она была при жизни.
Вот так положишь сотню мужиков, и даже глаз не дёрнется. Но если это женщина, то приходится стоять на несколько секунд дольше, успокаивая
