Последний день перед сборами, воскресенье, 8-го февраля, естественно, провожу с Лидой. Она вычитала в «Известиях Административного отдела Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», что Общество строителей международного красного стадиона устроило на Ленинских горах (бывших Воробьевых) снежную и ледяную горы, и специальную горку для лыжников. Кроме того, там построена теплая лыжная станция, поставлены пять юрт и буфет с горячей пищей.
— А еще, — рассказывала мне она, — комсомольские ячейки могут получить напрокат лыжи, коньки и санки на льготных условиях. Вот я нашу комсомольскую ячейку и сагитировала в воскресенье туда отправиться.
— Может быть, лучше поближе где-нибудь устроимся? — Хотя я неплохо владею лыжами, но большого удовольствия от них не получаю, а потому и пытаюсь ее отговорить от этого похода. — Вот, совсем недалеко, у Крымского моста оборудован каток и площадка для фигурного катанья.
— Ты чего такой ленивый? — прикусывает меня за ухо Лида. — Никаких возражений! Вперед, на лыжи!
Так и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы не плохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу — как же без этого! В общем, день удался.
Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет, и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:
— Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.
— Кто? — тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.
— Не знаю, — Лида покачала головой. — Не знаю, — повторила она. — Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.
Она помолчала немного, потом добавила:
— Боюсь я за тебя.
— А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.
— Глупости говоришь! — зашипела Лида. — Прошу тебя, будь осторожен! — теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.
— Да уж буду, — обещаю ей. — На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут, — там все на виду, — а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за Наты Пинкертоны на нашу голову выискались?
Глава 11. Были сборы недолги…
Утром девятого февраля у дверей военного коменданта Николаевского вокзала, недавно успевшего переименоваться в Октябрьский, а затем и в Ленинградский, столпилась немалая кучка людей — человек тридцать, одетые весьма разношерстно — кто-то был «вдрызг по гражданке», кто-то — в полной военной форме, а большинство щеголяло пестрой смесью военной формы и гражданских предметов одежды.
Среди последних был и я. Накануне, мною из шкафа были извлечены немало послужившие мне галифе и гимнастерка. На антресолях шкафа нашлись яловые сапоги в довольно приличном состоянии, а в них обнаружились даже теплые фланелевые портянки. Но вот шинели у меня не было, и на сборы пришлось отправиться в пальто. И вещмешка у меня не нашлось, так что его роль сыграл кожаный портфель. Утром, не без некоторого труда вспомнив хитрую науку заворачивания портянок, со второй попытки удачно влезаю в сапоги и отправляюсь на вокзал.
Вскоре, раздвигая нашу нестройную толпу, появляется молоденький командир с малиновыми петлицами на шинели, сверкая красной эмалью четырех кубарей.
— Товарищи! Разрешите представиться: командир учебной роты 143-го полка 48-й Кашинско-Тверской дивизии Дубровичев Яков Александрович. Назначен сопровождающим учебной команды начальствующего состава, определенной для прохождения сборов в нашем полку. — С этими словами он, немного замешкавшись, расстегивает несколько крючков и достает из-за отворота шинели какую-то бумажку.
— Сверим наличие списочного состава… Аболин!
— Я! — отзывается стоящий прямо передо мной небольшого роста худощавый человек в грязно-рыжеватого цвета ботинках с обмотками, в потрепанной шинели и каракулевой шапке «пирожком»…
Когда перекличка подошла к концу, Дубровичев подытожил:
— Итого из тридцати человек списочного состава наличествует тридцать два. — Затем, кивнув каким-то своим мыслям, он добавил:
— Товарищи, подождите пока пять минут… — и скрылся за дверью военного коменданта станции. Вскоре он действительно объявился, уже вооруженный проездными документами на всю нашу команду. И мы двинулись вслед за ним к перрону.
Подойдя к составу, отправляющемуся на Ленинград, загружаемся в старенький вагон 3-го класса (впрочем, сейчас это старорежимное обозначение вышло из официального употребления). В вагоне уже заметно натоплено, и мы дружно начинаем расстегивать пальто и шинели. Забираюсь на деревянную верхнюю полку, устраиваю под голову портфель и сапоги, и вскоре, под мерный стук колес, погружаюсь в мысли о том, что осталось в Москве.
Первым делом ход моих размышлений сворачивает к записке, которая была закончена буквально накануне, в пятницу. Это была попытка по-новому представить проблему места частного капитала в экономике Советской России. Прежде всего, в записке было обращено внимание на тот факт, что в большинстве официальных документов проблема частного капитала рассматривается в основном под негативным углом зрения — с точки зрения необходимости его вытеснения государственным и кооперативным сектором. Еще более усердствует в создании отталкивающего образа частного капитала пресса. Однако, не стоит ли задуматься на вопросом — а зачем мы вообще пошли на допущение частного капитала, если он играет только негативную роль? Не забыты ли многократно повторявшиеся призывы Владимира Ильича учиться у частника, его указания на то, что наша государственная промышленность и торговля не могут пока превзойти частника в коммерческой постановке дела?
Поэтому в записке, адресованной Феликсу Эдмундовичу, было сказано: «Не уверен, что стоит настаивать на широком распространении данных тезисов в нашей пропаганде, но всем хозяйственным и политическим руководителям надо, на мой взгляд, крепко-накрепко вдолбить в головы следующее:
1. Пока мы не научились бороться за высокое качество и низкую себестоимость продукции, за хорошее обслуживание советских граждан нашими, социалистическими методами, конкуренция с частным капиталом остается единственным действенным инструментом, подталкивающим наши хозяйственные организации и аппараты управления к улучшению работы.
