— Зачем мне два ковра и золотые блюда? Ладно — блюда на золото переплавлю, а ковры? Соседу моему по скамье — так серебро досталось!
Но недовольных никто уже не слушал. Каждый оценивал свою долю, любовался деньгами и, складывая в мешочки, прятал их за пазуху.
— Эх, жалко корчмы в деревне нет. Сейчас бы напились тварного вина на радостях!
— Дурень, всё спустить хочешь? Как был голытьбой, так ею и останешься! Я вот избу новую поставлю, корову да лошадь куплю — заживу, как человек.
— Жмот потому что! Деньги как легко пришли, так и уйдут.
— Истинно — дурень!
И такие разговоры велись почти каждой командой. На радостях купили у селян последнюю живность. Жарили, варили и объедались.
А Михаил выдал невольникам их деньги, а за доли молчал. Гребцов из свободных людей немного на судах осталось — погибли. Прохор, Поликарп, Ефим, Спиридон — светлая им память. Костя про долю погибших не упомянул. А Михаил хотел по справедливости поступить. У каждого же семьи остались, да и не посторонние они люди для Михаила.
Когда вечером Павел заикнулся о долях, Михаил отмахнулся — на месте делить будем! Уж в темноте к нему подошёл Костя.
— Что-то ты, Михаил, невесел? Живой из опасного похода возвращаешься, с трофеями богатыми — радуйся!
— Не время. Хочу в Хлынове трофеи поделить, погибшим их долю выделить — семьи у них.
— Правильно! Мудро! Я из воинских тоже семьям погибших долю выделяю. А кто одиночкой был, без роду без племени, их доля в общий котёл пойдёт. И погибшим доля — это по-христиански. Кроме того, это и живым надо. Коли знает воин, что в случае гибели семья с деньгами будет — не раздумывая за тобой пойдёт. Не жлобись, и получишь верных людей. И ещё. — Костя понизил голос, обернулся — нет ли чужих ушей рядом: — С каждого своего судна на воинские по сундуку отдашь. Это меньше, чем десятина, остальное — твоё, сам решай, как делить будешь. Только в Хлынове, на виду — не дели и трофеев не показывай. И своих предупреди, чтобы языки за зубами держали. Деньги по кабакам пусть не мотают, не хвастают победой. До ушей ханского баскака дойдёт — кровью умоются.
— Понял, Костя. Я сам об этом думал. Вскоре Костя вернулся с десятком воинов.
Суда Михаила стояли рядом с воинскими. Костя ткнул пальцем в сундуки, и те их перегрузили. Что было в каждом сундуке, Михаил и не помнил, а Костя не знал. Брали наугад. Когда Костя утром проснулся, половина судов каравана уже ушла.
— До Хлынова вместе с воинскими судами иди, — подсказал Костя. — Какая-никакая, а всё же охрана. А уж там — извини, все врассыпную. Не гоже всем караваном в Хлынов идти — каждый по отдельности, и даже желательно в разные дни.
Ушкуи снялись со швартовов и шли под парусом, а по берегу двигалась воинская рать. Время от времени от конников отделялись небольшие группы всадников и, помахав на прощанье руками, уходили в сторону — в Кумёны, Даровское, Юрью, Чёрную и Белую Холуницы. Позади, на крупах коней были приторочены объёмистые перемётные сумы с трофеями.
Конная рать понемногу таяла, и до Хлынова добрался лишь десяток во главе с Костей. Для Мишки это было удивительно: ещё утром выехало из Немды войско, и нет его. А что с десятком Костя вернулся — так зазорно сотнику одному ездить, почётный эскорт положен. Со стороны глядя, и не поймёшь, что сотник из далёкого, трудного, опасного набега вернулся.
И ушкуи воинские перед Хлыновым стали отворачивать в речушки малые. Караван, как и конная рать, таял на глазах.
«Надо запомнить воинскую хитрость — в дальнейшем пригодиться может», — решил Михаил. Теперь надо было думать и о своих судах, о дележе. Ещё на стоянке, на полпути между Немдой и Хлыновым, к нему подошли гребцы из бывших невольников.
— Как нам дальше быть?
— У кого родня есть — идите с Богом домой. Нет ничего лучше родного очага. Есть такие?
Нашлись трое — один из Рязани, двое из Пскова. Остальные смотрели выжидательно. Михаил пересчитал гребцов. Получалось на две полноценные команды для обоих ушкуев. После похода Михаил охладел к ладье — тихоходка, неповоротлива, хоть и берёт груза вдвое больше. Такому судну на озере большом плавать, вроде Невского или Ладоги. И через переволок тащить — одна мука будет.
— Все ли добровольно хотели под мою руку отойти? Трудиться много придётся, — Павел, кормчий мой, не даст соврать.
— Все хотим. Ты хоть и молодой, да в делах разумен, уж пригляделись мы за плавание. Не обижаешь зря, когда тяжко, и сам не брезгуешь за весло сесть. А родни у нас нету, все сгинули. Кому мы нужны? Нам бы на всех избёнку одну да жалованье на харчи.
— Считайте — договорились.
Псковские да рязанские высадились на берег у Пижмы.
— Тут до переволока недалече, подберёт какое-нибудь судно. Всё ближе, чем из Хлынова добираться, — напутствовал их Павел.
Высадив бывших невольников, успели догнать воинские ушкуи. Всё-таки под охраной воинов спокойнее. А перед Хлыновым один ушкуй в неприметную протоку свернул, другой — в затон. И времени-то немного прошло — а на Вятке только три судна Михаила и осталось. Рассосался караван, как и не было.
Они встали на стоянку у левого берега. Одно усилие — и вот он, Хлынов, рядом, да только не след с ценностями в город соваться.
На пристани, кроме корабельщиков да купцов и грузчиков-амбалов всегда лихие людишки обретаются. Украсть, что плохо лежит, шилом или ножом в бок ударить в глухом месте, за амбарами портовыми — их гнусное ремесло.
Вышли Павел с Михаилом на берег, отошли в сторону от ушкуйников — подальше от чужих ушей.
— Давай посоветуемся. Что с ценностями делать будем? — спросил Павел. — Страшновато мне — за одну монету серебряную убить могут, а тут — три судна под завязку златом-серебром набиты.
— Уже не совсем набиты. Забыли, что ратники Кости с каждого судна по сундуку сняли? Кумекал вот чего: оставить долю гребцов вольных да убитых, у кого семьи есть. Само собой, тебе и двум другим кормчим по две доли. Себе возьму — на покрытие убытков да на торговлю. Полагаю — монетами, серебром или золотом, так подозрений меньше. А остальное — спрятать в укромном месте.
— Ты гребцам веришь ли?
— Нет, по крайней мере — не до конца. Да, гребли они без принуждения и в бою участвовали добровольно. Ну так не за золото же боролись — за свободу свою и саму жизнь. А тут, на русской земле, с такими деньгами много можно себе позволить. И более стойким мужам золото свет застило — ломались.
— Вот и я о том же. Есть у меня место укромное, можно сказать — бочажок. Ключи там бьют со дна, вода мутная — не углядишь ничего.
— Так ты что — ценности, никак, утопить хочешь?
