— Еще чего, — воспротивилась такой возможности Анна Ивановна. — Не мужчинское это дело уборка, сама как-нибудь справлюсь. Вы тут посидите да поговорите, а я мигом.
— Очень строгая у меня Аннушка, — лукаво улыбаясь, сказал Илья Ильич, когда женщина вышла из комнаты. — Как что не по ней, тотчас требует расчет.
— Может быть, мне ей помочь, — предложила Татьяна Кирилловна. — Я, правда, умею убирать.
— Если только это вас не затруднит, и Аннушка согласится, я, право, не всегда понимаю логику ее поступков…
Раскина отправилась подлизываться к Аннушке, и та, поломавшись, согласилась принять помощь, и женщины надолго оставили нас с Ильей Ильичом одних.
Говорить нам пока было не о чем и, видимо, чтобы не сидеть молча, Поспелов начал рассказывать о своих совместных с Александром Ивановичем гимназических годах. Рассказывал он интересно, хотя и излишне подробно. Я, впрочем, с удовольствием слушал о милых проказах гимназистов девятнадцатого века, и когда Илья Ильич неожиданно спросил, где я учился совершенно машинально ляпнул, что в обычной советской школе. Причем, ответив, не сразу сообразил, что сморозил нечто несуразное. Дошло до меня это только тогда, когда Поспелов спокойно, без нажима и удивления спросил:
— Вы, судя по всему, не наш соотечественник?
— Почему вы так решили? — вопросом на вопрос ответил я.
— По многим причинам. У вас иное, незнакомое мне выражение лица. Говорите вы по-русски правильно, но с неправильными или, вернее будет сказать, чужими русскому уху интонациями. Притом слова, которые вы употребляете, не все соответствуют правилам грамматики. Да и одеты вы не совсем обычно, я даже не говорю о вашей невиданной обуви. Ваш костюм не соответствует ни вашей внешности, ни тому, как вы держитесь, и носите вы его не так, как носят подобное платье…
Я удивленно вгляделся в этого престарелого комильфо, сумевшего так много и точно заметить.
— …Не говоря о том, что я никогда не слышал о таком учебном заведении, как «простая советская школа». К тому же вы с большим интересом слушали мои немудрящие гимназические истории, которых знает множество любой человек, учившейся в гимназии или реальном училище.
Мне пока нечего было ему сказать в ответ, и я просто молча слушал, что он еще добавит к сказанному. Он продолжил свой «анализ»:
— Шура пишет, что вы его далекий родственник. Почему «далекий», а не «дальний»? А вот ваша спутница мне более понятна, она, скорее всего, недавно приехала из одной из наших южных губерний, вероятно, Николаевской или Херсонской. Поймите, голубчик, меня правильно, я не хочу вторгаться в вашу жизнь или неволить вас разъяснять мне перечисленные несуразности, но живу я один, живу скучно, и всякие новые впечатления мне любопытны. К тому же в ваших сложных, как я догадался, обстоятельствах, вам может понадобиться деятельный помощник.
Я сначала растерялся и не нашелся, что ответить, но потом подумал, что мой собеседник прав, тем более, что, остановившись у него, я подвергаю его опасности, и он вправе знать, на что идет.
— Хорошо, — сказал я, — я вам объясню, почему Александр Иванович назвал меня своим «далеким» родственником. Надеюсь, рассказ вас не разочарует, да и помощь мне действительно может понадобиться.
Мне пришлось начинать, как говорится, от печки, с самого начала — кто я и откуда. Илья Ильич умел слушать, и по его заинтересованной, оживленной реакции было непонятно, верит ли он моей бредовой для обычного человека истории.
Когда я дошел до эпизода с пленением меня крестьянами, нас прервала заглянувшая в гостиную Аннушка. Илья Ильич тут же поменял выражение лица с заинтересованного на светски любезное, как будто мы с ним говорили об обычных бытовых пустяках.
— Аннушка, голубушка, заходи, пожалуйста, — обратился он к ней, как и раньше, немного заискивающе. — Василий Тимофеевич рассказывает, какие замечательные вишни растут у них на Полтавщине, тебе тоже будет интересно послушать.
Аннушка слушать о полтавских вишнях не захотела и, не задерживаясь, ушла.
Я, по возможности, лаконично пытался досказать свою историю. Однако, эпизод с фальшивыми документами так заинтересовал Поспелова, что он перебил меня и попросил показать паспорт. Я передал ему документ, сделанный Гутмахером на компьютере. Илья Ильич так и вцепился в него взглядом.
— Очень хороший паспорт, даже лучше настоящего, — похвалил он. — Только, к сожалению, бумага у нас немного другая. Любой внимательный полицейский тотчас заподозрит фальшивку. К тому же за шесть лет пользования он остался новешеньким.
— Я его еще ни разу никому не показывал. Да, признаться, мне пока было не до полицейских, — ответил я и перешел к дальнейшему повествованию.
И опять мне не удалось довести рассказ до финала. Вернулись обе наших дамы, раскрасневшиеся, деловые, и сообщили, что наши апартаменты на антресольном этаже готовы. Мы всей компанией отправились осматривать новое жилище. Не знаю, как другие гостевые комнаты, но антресольные представляли собой комфортное, я бы даже сказал, роскошно обставленное жилище со всеми удобствами, даже собственной туалетной комнатой. Пожалуй, единственным «конспиративным» неудобством было отсутствие отдельного выхода на улицу. Все помещения в доме выходили на две лестницы в фасадах, которые спускались в общую прихожую.
— Надеюсь, вам здесь будет покойно, — сказал хозяин, получив удовольствие от произведенного впечатления. — Район у нас тихий, люди здесь живут мирные, небогатые, да и армейские казармы совсем рядом, в крайнем случае, наше славное воинство защитит. Однако, я смотрю, после бессонной ночи вам следует отдохнуть. О экономике вашей Полтавской губернии мы договорим вечером.
Я попытался, было, рассыпаться в благодарностях за приют и заботу, но хозяин эту тему не поддержал и удалился со своей домоправительницей, оставив нас с Татьяной Кирилловной наедине.
— А почему Илья Ильич вспомнил о Полтавской губернии? У меня там живет тетка, — сказала она.
— Я жил когда-то в Полтаве, — неопределенно ответил я, не углубляясь в родственные и временные категории. Потом сделал заслуженный комплимент:
— Тебе очень идет женское платье.
— Спасибо. А почему вы, ты, сказал, что мы муж и жена? — забыв о тетке, запнувшись, спросила девица Раскина. «А как бы иначе мы могли поселиться в одной комнате», мог бы сказать я, но ответил по-другому:
— Для конспирации. Извини, я не спросил твоего согласия…
— Я, я согласна… — воркующим голосом ответила Татьяна Кирилловна.
Мы оба замолчали. У меня возникло чувство, что мои слова девушка восприняла, как формальное предложение руки и сердца. Положение создалось пикантное, я немного растерялся и не знал, как достойно выкрутиться из щекотливой ситуации, и потому пошел по пути наименьшего сопротивления, обнял девушку и поцеловал ее мягкие, податливые губы. Татьяна Кирилловна доверчиво прижалась ко мне и томно закрыла глаза, видимо, в предвкушении предстоящего наслаждения.
