голова, во рту появился кислый металлический привкус и к горлу подкатывал тошнотворный ком. Однако, когда я бросил беглый взгляд на надзирателей, то очень сильно удивился. На лбу каждого из них исходили непроглядным мраком четко очерченные темные «печати» — свивающийся кольцами крылатый змей, заключенный в правильный шестиугольник.
— Не ссы боец! Не зацепит! — Успокоил его старший надзиратель. — Ты же прошел курс «техники безопасности»? Тамгу на лбу «травили»?
Я навострил ухи.
— Какую тамгу? — Затупил рядовой.
— Мля! — выругался капитан. — Ну, отчего мне попадаются сплошные долбоклюи? Иголки в лоб загоняли на курсах?
— И не объяснили ничего? — не поверил капитан.
— Ну, говорили там чего-то… Только я и слова не понял, — признался рядовой. Инструктор, словно на тарабарском языке какую-то чушню нес…
— И за что мне все это? — Закатил глаза под лоб начальник конвоя. — Ладно, не бери в голову, Табакин! Бери в плечи — шире будешь! Одним словом, если тебе не сплохело при въезде на территорию, значит, Тамга имеется, и она «работает».
Глава 19
Локомотив дотащил вагоны до железнодорожного вокзала (да-да, у этой тюрьмы имелся свой железнодорожный вокзал) и, «спустив пары» и лязгнув сцепкой, остановился у высокого перрона. Как ни печально это признавать, но оркестр на перроне отсутствовал. Однако, встречающие имелись — двое невооруженных слегка раскосых молодых человека, облаченных в цивильные деловые костюмы, как у номенклатурной советской элиты. И никакой тебе больше охраны. Ну, вот вообще никакой!
Первым на перрон соскочил начальник конвоя и подошел к встречающим. Они обменялись рукопожатиями, после чего капитан передал стопку тоненьких картонных папок, по-видимому, наши личные дела. Один из парней небрежно её принял и сунул «под мышку». После чего капитан передал какой-то листок бумаги второму, в котором тот быстро расписался. Капитан сложил лист вчетверо и сунул его в нагрудный карман гимнастерки.
— Табакин, «выгружай» осужденных! — громко крикнул он, повернувшись к вагону.
И это все? Никакой больше бюрократической волокиты? Нас что, даже «сличать» с документами не будут?
Табакин прошелся по зарешеченным купешкам «Столыпина», отключая Защитные Конструкты, тыча светящимся кристаллом в Магические запоры.
— По одному! — Раззявил он свою луженую глотку, направив автомат вдоль коридора. — Руки за спину и на выход! Шаг короткий! При попытке побега — стреляю без предупреждения! — И он показательно лязгнул затвором автомата.
— Табакин! — В вагоне вновь появился начальник конвоя. — Ты дебил?
— А в чем дело-то, товарищ капитан? — Растерялся рядовой, мигом растеряв весь свой апломб и гонор. — Все ж по инструкции…
— По какой, к хренам, инструкции? — Накинулся на него капитан. — Какой побег? Куда этим бедолагам деваться «с подводной лодки»? Они и так ноги едва переставляют! Хорошо, если сами на улицу доковыляют, а то и выносить придется…
— Граждане осужденные! — громко произнес он, привлекая наше внимание. — Если кому совсем невмочь, оставайтесь на своих местах! Сначала выходят те, кто в состоянии двигаться самостоятельно! Двигаемся по одному, начиная с ближней к выходу камеры! Давайте, болезные, пошевеливайтесь! Вам еще к местному начальству попасть надо, для установления «нормы выработки» Праны и Силы в зависимости от ваших Рангов! — Любезно продолжил свой «ликбез» начальник конвоя. — Иначе «сгорите» за несколько дней! Пошевеливайтесь, доходяги! Каждая минута, проведенная в Абакане без установленной «нормы», съедает у вас час, а то и целые сутки жизни! Мне-то плевать, что вы раньше сдохнете — туда вам и дорога! Но я сегодня добрый…
Заключенные, матерясь сквозь зубы, начали в прямом смысле слова выползать на продол вагона. Кто-то едва стоял на дрожащих ногах, держась за стены и деактивированные решетки, кто-то пытался гордо «держать» голову и обойтись «без костылей», но спотыкался на каждом шагу. Но тяжело было всем. Откровенных доходяг, кстати, на этапе не было. Все, худо-бедно, но топали на перрон своими ногами. «Выпнув» из вагона весь контингент, капитан дождался, когда принимающая сторона пересчитает нас по головам и, «взяв под козырек», захлопнул дверь «Столыпина». Пока мы выходили на перрон, товарный вагон был отцеплен и загнан в тупик. Один из наших новых надзирателей подал какой-то знак машинисту, локомотив, засвистев в очередной раз, покатил одиночный вагонзак за пределы тюрьмы.
— Итак, господа осужденные! — Привлек к себе внимание хорошо поставленным голосом один из надзирателей. По внешнему виду — местный, скорее всего, из так называемых «Енисейских кыргызов». — Слушаем меня внимательно, если не хотите иметь в дальнейшем особых проблем со здоровьем, а то и с самой жизнью!
Заключенные навострили уши, внимая тому, чем огорошит их этот, вполне себе миролюбивый надзиратель самой чудовищной в мире тюрьмы, если не понимать в рассчёт фашистские концлагеря — плата за нахождение в которой исчисляется количеством Жизненной Энергии. Мы с Вревским тоже внимательно слушали, только командир оставался не особо заинтересованным в этом «инструктаже» — все нюансы пребывания здесь он уже успел изучить на собственной шкуре.
— Сейчас вас всех примет лично Великий Черный Шаман и Пожиратель душ, а также градоначальник нашего славного города-тюрмы Абакан — хам Атойгах! При обращении к Великому Шаману обязательно использовать уважительную форму — «хам». Хам Атойгах! Иначе ваше нахождение здесь будет совсем некомфортным, болезненным и очень коротким! Если хотите протянуть подольше, советую внимательно слушать и беспрекословно выполнять распоряжения хама Атойгаха!
После этой маленькой «просветительской» речи, нас пригласили (вежливо!) пройти в приемную настоящего Хозяина (как в прямом, так и в переносном смысле [1]) Абакана — Великого Черного и чего-то там еще Шамана, находящуюся прямо в здании железнодорожного вокзала.
[1] Хозяин — начальник ИТУ, тюрьмы, СИЗО, «зоны» (уголовный жаргон).
Мы с трудом дошлепали до приемной, на ногах словно пудовые чугунные чушки висели. Да ощущение такое, словно ты сутки разгружал вагоны без отдыха, воды и еды. В общем, чувствовал я себя очень уставшим, обессиленным и совсем недееспособным. Как будто во время тяжелой болезни. Благо, что тошнотворное состояние, проявившее себя в первые минуты нахождения в Абакане, отступило. А то бы и не знаю, как бы я все это вынес? Состояние моих спутников, если и отличалось от моего, то ненамного.
