предельная… запредельная – применили этот уже испытанный приём.
Дождавшись оговорённого «окна» в пальбе «Осляби», первым жахнуло левое орудие носовой башни ГК [30].
Старший артиллерийский офицер совершенно невозмутимо смотрел на хронометр – семнадцать секунд, подъём бинокля:
– Хорошо! Накрытие! По корме! – И тут же орёт в телефон: – Смещение по целику влево «два», нет, бери «три»! Залп!
Ударило по ушам, извергнув по носу сноп огня.
Снова, вроде как заметная чушка, вырвавшись из пороховой гари, понеслась по дуге в семнадцатисекундный полёт. И опять белый столбик всплеска выскочил, закрыв корму вражеского крейсера.
– Чёрт! Накрытие! Ещё раз недолёт.
– Дистанция большая, а япоша видно поднажал. Запаздываем с расчётом.
Дробь! Очередь Бэра!
«Ослябцам» свезло больше. Да и дистанция у них была на «пятидесяти», что позволяло подключить средний калибр.
– Попали! По миделю! Под вторую трубу!
«Асама» выбросил клок дыма, обильно посверкав оранжевым. Пламя опало быстро, но дымный шлейф длинно низом потянулся по ветру. Крейсер огрызался, выбрав целью исключительно «Ослябю», засыпая море вокруг «русского» всплесками. Между тем красавец-полосатик «Ослябя» шёл неуязвимый, отрываясь периодическими залпами.
«Суворов» пособлял реже – дистанция снова увеличилась до «семидесяти» и разбрасываться двенадцатидюймовыми было расточительно.
Однако эта дуэль длилась совсем недолго.
– Ваше высокопревосходительство! Глядите!
Слева по борту… условный горизонт определили за сотню кабельтовых – вот почти на том пределе и замаячило… закучковалось, выглянув из-за оконечности острова.
– Это броненосцы Того!
Показалось действительно – куча! Но, конечно, это было не так – выполняя последовательный поворот, японские корабли створились неправильной дугой, смещались, из дымки выныривали новые участники.
– Грозно! – вскинув бинокль, воскликнул Игнациус, покосившись на замершего изваянием командующего.
Рожественский лишь коротко кивнул. Поворот Того круче к зюйду при обнаружении «Осляби» был ожидаем.
– Сто десять кабельтовых! – более точно определили с дальномеров.
– Дробь по «Асаме», – приказал адмирал, – «Ослябе» прекратить преследование. Отряд привести к необходимому единству действий, организовав кильватерный строй.
Зиновий Петрович скривился, вдруг не находя лучшего решения, как совершить эволюцию сближения именно «Ослябе» – выписать разворот, ложась в кильватер. Либо сбросить ход, позволив основным силам его нагнать.
Капитан 1-го ранга Бэр, получив приказ, выбрал второе.
Глядя на это медленное сближение, командующий внёс поправку:
– «Ослябе» разрешается стать «головным».
И чуть погодя, торжественно оглядев всех, объявил:
– Господа! Полагаю атаковать противника! Благослови Господи!
В любых планах остаётся место случайностям. И даже если просчитывать эти переменные, у них – «просчитанных» – находятся уже свои непредвиденности.
Пространство боя сужалось, съёживалось, точно на прихотливо сожамканной карте, сводя корабли, отряды и целые эскадры. Связывая их милями прямой и непрямой видимости, кабельтовыми артиллерийских дистанций… и временем, которое теперь не ползло стрелкой, отмеряющей «часы», а заскользило по циферблату неумолимой «минутной»… и вот-вот заставит смотреть только и исключительно на скачущую «секундную».
За пятнадцать минут «Ослябя», сбросив до «малого», был нагнан двумя «бородинцами» – мателотные интервалы отряда выровнялись в четверть мили.
Ход в приказном порядке согласовали на отметке «12», присматриваясь, «прицениваясь» к противнику, что усиленно дымил на левом крамболе.
За пятнадцать минут Того сократил расстояние до «русских» со ста десяти кабельтовых до семидесяти.
Для японцев, мнящих себя самураями, они, эти три вражеских корабля – в гордом кильватерном строю, с неопределёнными, размытыми силуэтами, не побоявшиеся бросить вызов численно превосходящему противнику, – были уже практически на дистанции открытия огня. Ещё немного и…
И глядя на это, и помыслив об этом, только плотнее сжимались губы выходцев Этадзимы, в непонятном нам (нам – не азиатам неяпонцам) национально-этническом психотипе:
…решимости сразиться и победить… и не меньшей одержимости умереть,
…и чёрт ли бог его знает – какое желание в этих желтокожих головах преобладало,
…умирали ведь… почти счастливыми!
Для русских тоже близился свой час. Господа офицеры на мостиках, в боевых постах управления артиллерией, на сигнальных площадках, неуютно ссутулившись, суровели ожиданием, выставляя на первое место от триединой клятвы «веру», помня «отечество» и совсем откладывая на потом «царя».
Ёжились от холода матросы у пока молчащих орудий, скинув лишнюю одежонку – скоро в башнях будет жарко – упаришься! Во всяком случае, умирать никто не собирался. И в смертушку-погибель свою, собственную никто не верил – бог не выдаст, узкоглазый подавится.
Символически, и что уж говорить – фактически стоя друг против друга, поёживались и оба командующих. Но совсем незаметно – оба слишком хорошо были вышколены, чтобы обнаружить своё хоть малое колебание.
Оба адмирала были схожи… в мыслях – оценивая, переоценивая и недооценивая силы. Свои и противника.
Хэйхатиро Того…
Не видя запредельной опасности, только тихо радуясь и удивляясь – само идёт в руки, сдержанный японец всё же болезненно водил плечами, разминая спину, затёкшую от долгой нарочито прямой позы. Всё пытаясь понять, с чего такая самоуверенность (или безрассудность) оппонента. Что (подскажите боги) в этих трёх русских кораблях не так?
И находил первобытным наитием ответ – свежие силы? Да! Они шли, как три молодых льва на потрёпанный, пусть и более многочисленный прайд! С повадками этих зверей его познакомили всё те же «просвещённые…», хм, и не менее заядлые охотники во время учёбы в Гринвиче.
Аналогия со львами ему даже понравилась, поскольку укладывалась и в технические параметры – представшие перед ним вражеские броненосцы совсем недавно сошли со стапелей, точно молодые самцы, покинувшие свой «балтийский прайд»!
…И не нравилась… хотя бы словом «самцы» – много чести.
А ещё брезжило мнительным холодком, рождая предательскую мысль: «уйди он ранее по возможности полным ходом в Сасэбо, этой внушающей некие подозрения встречи можно было бы избежать».
И напряжённый, и нарочито степенный Рожественский…
Бычился, двигая желваками: картинки, рисунки штабных игр и прочие данные на бумаге – это одно! А вот когда воочию, когда кратность бинокля, в разы увеличив, бросила в глаза сумрачные угловатые абрисы вражеских кораблей!.. Ух!
Много это – когда семь против всего трёх! А следов недавнего боя на «японцах» издалека совершенно не видно – ни серьёзных повреждений, ни даже обещанных обрубков стволов… вроде бы. Только кажется-видится, что вон они – башни «Микасы» да следующего «Асахи» зловеще шевелятся, взводясь на изготовку. Покуда там остальные корабли колонны теряются в задымлённом кильватере.
И море синее, зелёное, серое…
Оно ёжилось, морщинилось волнами, под изменчивым ветром, погнавшим противные барашки, ещё вчера бы показавшиеся весёленькими.
Даже небо словно зашлось в конвульсиях – то сплошной свинцовый покров, то в разрывах облаков особая на контрасте пронзительная лазурь, а то и вовсе набрякнув дождливыми тучами – накрапывая.
Сказать бы, что само небо смотрело хмуро на перспективы двух адмиралов, не зная,
