и брови её ползут наверх. — Поди. Давайте, поужинайте сначала, а потом уж кататься поедете. Поди…
— Да мы скоренько, — подмигивает мне отец и я вижу, что ему больно уж охота показать мне тачку. — А потом поужинаем нормально. С Егоркой-то не обмывали ещё. Заодно, кстати, и чудовище прогуляем.
Чудовище, с готовностью начинает вилять хвостом. Ну кто мне после этого посмеет сказать, что Радж существо неразумное?
Мы выходим из подъезда и я, честно говоря, чувствую себя немного неуютно. Отказать нельзя было, да и с собакой всё равно меня бы отправили гулять. Но вроде всё чисто, нет никого подозрительного. Сумерки только-только начинают сгущаться. В отличие от югов, у нас темнеет значительно позднее.
Радж идёт к кустам, а мы делаем пару шагов в сторону моего передвижного пункта охраны и ждём, когда он сделает свои собачьи дела.
— Кто-то поставил ЕрАЗика этого, — недовольно машет головой отец. — Нашу машину из-за него не видно. Никогда здесь такого не было, а вот уже второй или третий день стоит, не уезжает нику…
Договорить он не успевает, потому что из-за зелёного фургона появляется человек, очень похожий по описанию на того, кого видел Игорь на фабрике. Он делает несколько быстрых шагов в нашу сторону и поднимает руку.
— Бро! — произносит он громко и чётко.
В руке его я замечаю пистолет, точно такой же, как тот, что холодит мне спину, будучи засунутым за ремень. Сердце ёкает и моментально разгоняется. Адреналин мутными реактивными струями впрыскивается в кровь, а в ушах начинают стучать молоточки.
Радж стоит рядом низко опустив голову и рычит. Шерсть на его загривке наверняка встаёт дыбом, но сейчас я этого не вижу, потому что смотрю на парня со стволом.
Меня охватывает не слишком приятное, но очень знакомое состояние дикой тревоги, заставляющее рваться вперёд и крушить врага. Чувствую себя так, будто превращаюсь в дикого зверя, как киношный оборотень. Чёрное отверстие ствола, направленное куда-то в область груди, делает ощущения гораздо ярче, чем обычно.
Я смотрю этому парню в глаза, а моя рука медленно, как у ковбоя в вестерне, начинает тянуться за спину. И мой противник, как в том же самом вестерне, медленно, не отводя от меня холодных глаз качает головой.
— Привет от Тумана! — говорит он.
Под ложечкой разверзается пустота. Совсем чуть-чуть не успели с организацией пункта охраны… Рука его выпрямляется и напрягается, превращаясь в продолжение оружия. Я напряжён до предела, потому что должен поймать момент. Момент, когда спусковой крючок уже практически нажат. Мне нужно броситься вперёд, перекувыркнуться через голову и встать перед ним в полный рост до того, как он нажмёт на на спуск второй раз.
Но в этот самый миг каким-то непостижимым образом дверь фургона резко открывается и с огромной силой бьёт по хребту этому ассасину. Он пролетает вперёд и падает на колени, но пистолет не выпускает. Восстановив равновесие, он начинает поднимать руку, но Радж оказывается быстрее и впивается зубами ему в запястье. Кровь диких предков даёт о себе знать.
Я тоже не мешкаю, мне хватает этой секунды, чтобы подскочить на расстояние удара и, пока мужик пытается понять, что с ним произошло, с разворота, как по летящему футбольному мячу, пробить ему по голове.
Он снова отлетает, теперь уже в другую сторону, так и не успев выстрелить, и затихает. Из фургона вылетает дядя Гена и, схватившись за голову, выдаёт невероятно громоздкую матерную конструкцию.
— Сука, только машину сделали. Дверь сорвал! Твою мать!
Дверь пассажирского салона действительно повисает на нижней петле. Рыбкин в сердцах машет рукой и подходит к павшему киллеру, достаёт из кармана носовой платок и вытягивает из его руки пистолет.
— А я в машину залез, — говорит Гена, засовывая пистолет в карман. — Ну, думаю, посмотрю, как обзор и всё такое, примерюсь, да. Шторки поправил, только присел, а тут этот. Угонщик, твою мать. Смотрю, к вашей тачанке подошёл, оглядел всю, а потом затаился за моим Ерофеичем. Ну, думаю, и я притихну, понаблюдаю. И тут вы выходите. Кто-то навёл, как пить дать. Хотел у вас ключи от машины отобрать, ограбить то есть.
Молодец Гена, чётко картину сечёт.
— Так, — командует он. — Охраняйте его, а я пойду ментов вызову.
Радж принимает распоряжение участкового к сведению и скалит пасть в непосредственной близости от лица убийцы.
— Ты что, знаешь его? — спрашивает совершенно обалдевший папа. — Он вроде к тебе обращался.
— Бро, это значит брат, так афроамериканцы говорят, — пожимаю я плечами. — Я его впервые вижу.
— Кто так говорит? — хмурится отец.
— Ниггеры, пап.
— Но он-то вроде не ниггер…
— Может пьяный или обкурившийся. Он про туман какой-то ещё упоминал, наркотический, сто процентов.
— Наркоман с ТТ в кармане?
— Чему ты удивляешься? Криминальная обстановка сейчас крайне неблагоприятная. Знаешь, что я скажу, надо нам машину в гараж ставить, чтобы вот таких эксцессов не было. У меня тут есть один на примете. В ближайшее же время разузнаю.
— Какой гараж, Егор! Мы же ещё за машину не рассчитались, а ты уже про гараж говоришь.
— Снимем, покупать не будем. Я знаю, тут вот в этих гаражах один бокс в аренду сдают.
Кататься мы сегодня не едем и ужинаем довольно поздно, потому что приезжает милиция и мы несколько раз рассказываем, что тут произошло. Киллера, успевшего прийти в себя, запихивают в собачатник и увозят. А мы остаёмся.
Я приглашаю Гену отужинать с нами и обмыть машину. Обе машины. Он кое-как пристраивает оторванную дверь на место и принимает наше предложение. Ну, ещё бы, дочь уехала, готовить некому.
Засиживаемся мы допоздна, а рано утром я звоню специалисту по криминальным авторитетам Динмухаметову и, поговорив с ним еду в аэропорт. Такси я заказал ещё с вечера. Заказал такси и предупредил ребят. Игорь и Паша ждут у входа в аэропорт. Мы идём к кассе и спокойно, безо всякого Росавиахима, покупаем три билета.
Садимся на Як-40 и летим в чужие края, на этот раз в Красноярск. Подумать только, в своё время на чём только ни летал, а вот на таком не привелось. Самолёт свечой взмывает в небо, и я разворачивая лётную карамельку, гляжу в иллюминатор на быстро удаляющуюся землю.
Таксист в аэропорту сначала заламывает непомерную цену до города, но узнав какой пункт назначения нас интересует, быстро соглашается на нормальную стоимость, человеческую. Я смотрю в окно. Давненько не бывал я в Красноярске, давненько.
Когда мы приезжаем на место, я даю таксисту двойную плату и говорю, чтобы он стоял и ждал хоть до конца света. Обещаю компенсировать простой. Он, хоть и нехотя, но соглашается. Ну а что, ребята мы серьёзные, суровые даже.
Парни остаются в машине, а я выхожу из бледно-салатовой «Волги» и двигаюсь к воротам. Ничего оригинального, меня встречает огромный плакат с мужиком, похожим на Франкенштейна. Он одет в пальто. Одну руку прижимает к груди, а другую отводит назад. Сзади за ним разворачивается панорама советских строек и маячит призрак социализма.
Надпись на плакате гласит: «На свободу с чистой совестью!»
На КПП я спрашиваю капитана Шевцова, именно к нему велел обратиться Динмухаметов. Старой школы человек, я таких уже мало застал, в той жизни…
Приходит усталый и молчаливый капитан лет сорока семи и уводит меня к себе. У него тусклые, утратившие интерес к жизни глаза и глубокая вертикальная складка на переносице. Я говорю, что мне от него надо и выкладываю перед ним деньги. Больше, чем нужно, но ничего.
— В любом случае, они останутся вам, — говорю я. — В обоих вариантах. Независимо от конечного решения.
Он кивает и смахивает две пачки в ящик стола, а потом встаёт и выходит из кабинета. Примерно минут через сорок я захожу в комнату, выкрашенную серо-зелёной масляной краской. Окно, два стула, стол. Захожу и сажусь. Договорился с Шевцовым, что разговаривать будем наедине. С одним-то я справлюсь, если что. Вероятно.
Через некоторое время дверь открывается и в неё входит пожилой, битый жизнью зэк. Жилистый, крепкий, седой, отдалённо напоминающий Георгия Жжёнова. Он весь изъеден глубокими морщинами и отравлен годами проведёнными в местах скорби. Это читается на лице. У него большие сильные руки, как с плаката про рабочих и крестьян.
Да он и похож на крестьянина. Этакий вид сибирского мужика, бывалого и сидячего, какого обязательно увидишь в трамвае или на рынке, вальяжно прохаживающегося по рядам с беломориной в зубах. Основательного и серьёзного.
Он заходит и останавливается. Внимательно рассматривает меня, щурится и сжимает губы.
— Присаживайся, Константин Степанович, — говорю я.
