передаст. Всё понял?
Заметив, как я смотрю на неё, княгиня встала, надменно вскинув голову.
— Моё слово княжеское нерушимо. Как сказала — так и будет. А решишь отказывать — обижусь на тебя смертно.
Отдав мне бумаги, Марья Алексевна гордо прошествовала прочь из кабинета, всем видом показывая, что разговор окончен и я могу только принять её волю. В этот момент она совершенно не походила на умирающую.
* * *
Вечером этого же дня в усадьбу примчался Бобров. Не умываясь с дороги и отказавшись ужинать, он вытащил меня в парк у пруда для разговора.
— Ты сейчас упадёшь, Костя. Новость просто безумная. Голицын помер! Говорят, схватился с сыном и они поубивали друг друга.
Я только усмехнулся и кивнул.
— Знаю, Пётр.
— Откуда?
Он с подозрением уставился на меня. Несколько секунд щурился, вглядываясь в лицо, а затем поджал губы.
— Это ты его? Ну точно ты, по глазам вижу!
Отнекиваться я не стал, просто кивнув. Бобров помолчал, буравя меня взглядом.
— Подло, Костя. Ты ведь с самого начала это планировал? Можешь не отвечать, и так понятно. Отправил меня к Голицыну за перемирием, я там унижался, четыре часа в приёмной сидел, лебезил перед ним. Зачем? В Муром отправился, бегал по городу, искал союзников, чуть мозг себе не свернул от разговоров. Да меня чуть два раза не женили! И ради чего? Ты же всё равно поехал и сам решил. Обидно, Костя, что ты так со мной. Я думал, ты мне друг, а ты…
— Дружище!
Я порывисто обнял его, хлопая по плечам.
— Дружище, я знал, что на тебя можно положиться. Ты провёл всё как должно и невероятно помог мне. Ей-богу, кто мог сделать для меня больше?
— Зачем, Костя⁈
— Отвлечь внимание, — я произнёс это максимально серьёзно, — чтобы князь не ждал от меня удара.
— Мог бы и сказать! Неужели ты думал, что я проболтаюсь Голицыну?
— Не мог, — твёрдо заявил я, — уж прости, при массе достоинств и деловых качеств актёр ты никакой. Голицын таких, как мы с тобой, за версту раскусывает. Знай ты план, он уловил бы фальшь и ни за что не поверил.
— Ты просто не знаешь, каким я могу быть убедительным. — В голосе Боброва всё ещё звучала обида.
— Пётр, ты ни за что не стал бы высиживать у него в приёмной столько времени, знай о подоплёке. А так всё вышло искренне
— Всё равно нечестно так. И в Муром, получается, я зря ездил.
— И ничего не зря. Ты нашёл кого-то, кто согласился нас поддержать?
Бобров потупился.
— Нет, — буркнул он, — ни единого человека. Все боятся Голицыных, и даже обиженные ими не рискнут выступить против. Уселись по своим норкам и ждут, чтобы накинуться на упавшего. Честное слово, даже стыдно за них.
— Это тоже результат! Теперь мы знаем, что в Муроме союзников на серьёзное дело не найти. А заодно отвели подозрение от нас самих.
— Ммм…
Почесав нос, Бобров кивнул.
— И то верно, на тебя думать точно не будут.
— Вот видишь, как всё удачно получилось. Ты ещё и кучу нервов сберёг: дёргался бы, волновался, как у меня в Москве дела складываются.
В конце концов Бобров сменил гнев на милость и перестал строить из себя обиженного.
— Ну и чёрт с ним, с князем. Честно скажу, я когда пытался с ним договориться, так хотелось прям в рожу плюнуть. Глумился, гад, смотрел будто на червяка. Тьфу, даже вспоминать противно.
— Всё, больше тебе с ним дел вести не придётся. Только со мной, если не передумал.
— Обижаешь, Костя. Я с тобой, до самого конца буду. Бобровы никогда от своего слова не отказывались.
— Идём в дом, — я отмахнулся от комара, звеневшего над ухом. — Голодный с дороги? Сегодня у нас баранина, язык проглотишь, какая вкусная.
Я увёл Боброва в столовую и посидел за чашкой чая, пока он ел. Мы ещё поболтали, он рассказал провинциальные муромские новости, а затем ушел к себе отдыхать. Было видно, что он крайне измотан и действительно выкладывался все эти дни, пока я разбирался с князем. Нет, однозначно Бобров раздолбай, но в делах умеет сосредоточиться и сделать всё на отлично.
* * *
Таню, после бессонной ночи, я отправил спать пораньше. Девушка уже за ужином выглядела сонной и клевала носом. Следом ушёл к себе Бобров, а рыжая смылась в спальню с толстым томиком под мышкой — новым французским романом, до которых была большая охотница. Книгу, кстати, ей привёз из Москвы Бобров. Пётр не оставлял попыток достучаться до сердца Александры, но сменил тактику и встал в длительную осаду. Марья Алексевна ушла с арфой в правое крыло, откуда её ночные «музицирования» практически не были слышны.
А вот мне спать не хотелось, несмотря на бдение прошлой ночью. Повалявшись минут двадцать, я облачился в халат и пошёл на кухню. Сам не знаю, чего мне хотелось: то ли чая, то ли бутерброда с ветчиной, то ли рюмки настойки.
Когда я лазил по буфету, заглядывая то в одну дверцу, то в другую, из коридора за кухней послышался шум. Будто кто-то уронил большую медную кастрюлю. Раз. Другой.
— Я не посмотрю, что ты лицо духовное!
Бумс!
— Я тебе скуфейку до пяток натяну! — Голос Настасьи Филипповны походил на рык тигра. — Чтоб я тебя больше не видела, ирод!
Бумс!
Из коридорчика вылетела та самая кастрюля и с грохотом покатилась по полу. Следом за ней в кухню выскочил отец Лукиан.
— Вот же ж, — бормотал он на ходу, — чёрт меня дёрнул, дурья моя башка.
Не заметив меня, он промчался мимо и исчез в тёмной столовой. А я осторожно выглянул в коридорчик.
Возле двери в свою «подсобку» стояла разъярённая ключница, уперев руки в бока.
— Я в тебя сейчас сковородкой запущу, козёл драный! А ну, пшёл отседова!
— Настасья Филипповна, это я.
— Ой, Костя, — она искренне удивилась, — а этот твой монах недоделанный где?
— Сбежал.
Ключница вздохнула:
— Вот ведь бессовестный. А ещё монахом зовется.
— Что случилось-то, Настасья Филипповна?
Она снова нахмурилась.
— Да с самого утра за мной увивался. То комплимент сделает, то глазами эдак изобразит. Вот, думаю, а ещё духовного звания. Пусть, думаю, может, нравлюсь человеку, что же зря прогонять. А он, знаешь, что? До рябиновки хотел через меня добраться! Ключ ему от погреба подавай, понимаешь ли. Ишь чего захотел! Тьфу на него!
Ситуация меня повеселила, но смеяться я не стал, чтобы не обижать ключницу.
— Настасья Филипповна, если уж отец Лукиан нашим запасам не угрожает, может, мне рюмочку нальёте? А то не спится что-то никак.
— Костенька, да как же не налью? Уж тебе я всегда, хоть бочками. Сейчас, только бутылку возьму и накрою в столовой.
— Не надо лишнего, лучше
