– Больше никак, – развёл руками Пантелей. – Разор выйдет.
Он долго говорил ещё о чём-то, и я, понимал, что хоть мне и вешают лапшу на уши, однако делают это весьма талантливо, и я, как не искушённый в сельской жизни человек, могу лишь глубокомысленно кивать, не имея возможности что-либо проверить самостоятельно. Разве может скромный опыт копания на дачных сотках хоть чем-то помочь в ситуации, когда приходится иметь дело с полностью натуральным хозяйством? Я ощущал себя таким же лопухом, как попугай Кеша из знаменитого мультфильма, которого обида на хозяина и жажда приключений, столкнули вдруг с деревенской действительностью.
– Будем считать, с этим мы разобрались, – остановил я разливавшегося соловьём старосту. – Лучше скажи, что это за Фома Иванович проживает у нас в Агеевке?
Вообще-то, в том, что этого загадочного персонажа называли по имени и отчеству, чувствовалось глубокое уважение. Далеко не каждый дворянин мог позволить себя такой почёт, а тут… Староста замялся.
– Фома Иваныч дык он это… Ну, как-бы…
На большее его не хватило. Пантелей замолчал, будто набрал в рот ушат воды.
– Ты мне пык-мыкать кончай, – пригрозил я. – По делу говори.
К счастью, после того, как хозяйка поставил на стол напиток, не уступающий по крепости пресловутом спирту 'Ройял', язык у Уклейкина постепенно развязался.
Я понял, что Фома Иванович Куроедов не кто иной, как местный олигарх и вроде даже благодетель. Ему удалось разбогатеть ещё в те времена, когда Долгорукие взяли власть над юнцом-императором Петром Вторым. Всё, к чему прикасались руки Куроедова, превращалось в золотую жилу. Больше всего добра Фома Иванович нажил, когда взялся за лесные и строительные подряды: лес, балки, кирпич – всего и не перечислишь. Очевидно, благодаря хозяйской сметке, ловкому уму и нечеловеческой работоспособности, Куроедову удалось то, чего никак не могли добиться другие.
Долгорукие же, и сами отнюдь не бедствовавшие, привечали в своём холопе эту жажду к накоплению средств. Что самое смешное, оброк Фома Иванович платил точно такой же как все, хоть и был самым богатым человеком в округе. Пантелей предположил, что состояние Фомы тянет тысяч на двадцать, по сути, огромную сумму. (Примечание 2)
Крестьяне его очень уважали и с удовольствием отдавали ему свои копейки 'в рост'. Не было случая, чтобы Куроедов кинул хотя бы одного вкладчика. Такая патологическая честность к односельчанам подкупала.
Формально я мог бы завладеть всем его имуществом, законы позволяли, но это было бы слишком подло. С другой стороны, раз он и впрямь является олигархом, пора приучать Куроедова к мысли, что с людьми надо делиться. Возможно, он и впрямь добился всего исключительно собственными силами, но я верю в пословицу, что трудом праведным не наживёшь палат каменным, кто бы мне и что не говорил об этом. В противном случае возникнут такие же перекосы, как и в моём далеко не всегда светлом и радостном прошлом, когда молодой толстомордый миллиардер не знает, что купить любовнице на день рождения: то ли золотое сиденье для унитаза, то ли остров на Карибах, а в это время старушка-пенсионерка, горбом поднявшая страну после разрухи, считает копейки, оставшиеся от мизерной пенсии, после того, как отдала за коммунальные платежи большую её часть, и думает, как бы ей купить молочка, чтобы налить в блюдечко для любимой кошки, да покрошить туда кусочек булочки. О себе бабуля уже и не вспоминает, сама она будет жить впроголодь.
И скажите мне, за что я должен уважать этого олигарха? За то, что он молодой и упитанный поднял то, что плохо лежит (а может сам предварительно уронил, дёрнув нужные ниточки)? За то что, пользуясь общей нищетой, скупил заводы, газеты и пароходы? За то, что сделал Россию нефтяной лужой, из которой жирные европейские и американские свиньи мясистым пятачком выкачивают чёрное золото?
Я не призываю взять всё и поделить. Мы уже проходили это в семнадцатом. Ничего путного не вышло. И не призываю к совести олигархов. У тех, кто купается в деньгах, у неё быть не может по определению. Я просто хочу, чтобы недра принадлежали государству, чтобы стратегические отрасли работали на страну, а не на спрятавшуюся где-то на Кипре офшорную фирмочку дяди Коли. И ещё я хочу, чтобы тот, кто покупает себе трёхэтажную яхту, был вынужден потратить сумму в три раза больше на дома для престарелых или на ремонты школ и детских садов. Только тогда у него будет возможность жить здесь и здесь зарабатывать. Хорошо зарабатывать, если есть голова на плечах и золотые руки.
Я не собираюсь раскулачивать Куроедова. Пусть живёт и процветает. Но его процветание будет тесно завязано на мне, на Агеевке и пусть нескромно звучит – на России тоже.
Он встретил меня неприветливо. Понимал, что впереди перемены. Но, будучи человеком с железным характером, старался не подать виду, что хоть что-то его волнует.
– Прикажете накрыть на стол? – без особой почтительности спросил он.
– От хорошего обеда я бы не отказался.
– День сегодня постный, – предупредил Фома Иванович. – Не побаловать вас чем-нибудь эдаким. Уж не взыщите на скудость.
Статный, крепкий как столетний дуб. Не руки а лопаты, оканчивающиеся узловатыми пальцами, почерневшими от грязной работы, мускулистый, без всяких биодобавок и анаболиков. Фигура его буквально излучает силу. Такому согнуть подкову – раз плюнуть. Лицо морщинистое, нос крупный, похожий на грушу, в серых глазах застыло уставшее выражение, как у Вечного Жида. Одежда простая, но чистая, новая, возможно, недавно извлечённая из сундука.
– Ничего страшного. Я хоть из господ, но не привередлив, – сказал я, расстегивая намокший плащ.
Куроедов внимательно осмотрел мундир, понял, что имеет дело с офицером лейб-гвардии, произвёл в уме какие-то расчёты, ввёл в будущие планы новые поправки. Наверное, у деловых людей особое строение мозга. Вопрос только находится ли в нём место для души и эмоций?
Я не стал начинать разговор издалека. Такие люди предпочитают прямоту слов и намерений.
– Вот что, Фома Иваныч, – я нарочно назвал его по имени-отчеству, давая понять, что отношусь с уважением, – говори, чего бы тебе от меня хотелось?
– Интересно вы начали, барин, – усмехнулся богатей. – Я думали с меня спрашивать приехали, а тут эвана как обернулось.
– Об этом мы ещё поболтаем. Не волнуйся, будет у меня к тебе дело. Но ответь, чего бы тебе пуще всего хотелось?
– Мне?! – Куроедов набрал полную грудь воздуха и выдохнул, да так, что горячее дыхание можно было почувствовать на том конце горницы. – Воли бы мне хотелось, барин! Пуще всего! Христом-богом умоляю, отпусти меня на все четыре стороны. Никаких денег не пожалею, только бы откупиться с семьей моей.
