«Тогда она стала разговаривать со старцем уже без прежнего смирения, в гневе кричала и обвиняла его: ''Похитил ты сына моего, в пещере скрыл, не хочешь мне показать его; приведи мне, старче, сына моего, чтобы я смогла повидаться с ним. Не могу я жить, пока не увижу его! Покажи мне сына моего, а не то умру страшной смертью, сама себя погублю перед дверями вашей пещеры, если только не покажешь мне сына!».
Какой-то вариант пояса шахидки? Или ближе к самосожжению обиженной жены по-туркменски?
Крепкая женщина была: «старец», которого она «построила», которого заставляла в страхе бегать туда-сюда по пещерам Киево-Печерской лавры в поисках сына — преподобный Антоний Печерский, почитаемый Русской церковью как основатель лавры и «начальник всех российских монахов».
А клиентура в лавре была специфическая:
«А вот что поведал мне один из монахов, по имени Иларион, рассказывая, как много зла причиняли ему в келье злые бесы. Как только ложился он на своем ложе, появлялось множество бесов и, схватив за волосы, тащили его и пинали, а другие, приподняв стену, кричали: ''Сюда волоките, придавим его стеною!'' И творили такое с ним каждую ночь…».
Что же они такое перед сном курили? Или это длительная интоксикация угарным газом? От него тоже наступает безумие. Подземелья, пещеры, постоянно что-то куриться без проветривания…
В «Житии» главным врагом Феодосия, наряду с дьяволом, является его любящая мать. В конце концов, и её уговорили отправиться в монастырь. Уже — в женский. Тут она, наверное, им всем и устроила! Ад земной. Для пущей любви к раю небесному.
Нет, на ситуацию Кастуся не похоже. Его матушка, как я понял из рассказов Жмурёнка, сына ненавидела. Может, ещё просто не созрела? Для любви к сыну, к богу… Лет бы через 15… может, и сгодилась бы в инокини.
Размышления о пользе монастырского пострижения для вдов, любящих и нелюбящих матерей, девок-перестарок, матерей-одиночек… или иные способы их мало-болезненной социальной интеграции, были прерваны осторожным стуком в дверь.
О! Не прошло и трёх лет с моего появления на «Святой Руси», как туземцы уже научились стучаться!
В дверях возникла Агафья с подносом.
Привезённая в вотчину после моей пробежки по «пути из варяг в греки и обратно», Агафья прижилась у меня в доме. Обжилась, осмотрелась…
Поднос накрыт вышитым полотенцем, сама в парадной одежде, платок дорогой повязан, два хвоста над темечком рогами торчат. Это что-то значит? Сама вся… взволнованная. С чего бы это?
— Я тут вот… мимо проходила… смотрю — у тебя свет горит. Думаю — голодный, наверное. Ты ж целый день — в бегах. Поесть-то толком… А у меня вот — и пирожки горячие, и огурчики малосольненькие, как ты любишь, и кувшинчик холодненькой на бруньках…
— Что случилось?
— Случилось? Ничего не случилось. Что ж мне, тебе снедево принесть — только по пожару? Всё хорошо, ироды эти лесные ушли, народ делами занимается, вона — косят добре, нынче шестнадцать возов привезли, все при деле…
— И ты с этого в такую радость пришла, что и новую понёву одела? Празднуешь шестнадцать возов?
— Ой, заметил! Как она на мне? Ты глянь.
Она покрутилась посреди комнаты.
— Хороша. И рога на темечке — круто. Чего тебе от меня надо?
— Ну почему сразу «надо»? Вот бегу я по подворью, вижу: сидит Ванечка, один-одинёшенек, не кормленый, не поеный, спать не уложенный…
— Агафья! Давай дело.
— О-ох… Так это сразу и дело… Суров ты больно, Ванечка. Сразу ему — «дело» подавай… ни поздровкаться, ни приветиться… Может, лучше я тебе сперва стопочку налью? А? Для разговору-то?
— Мы с тобой сегодня уже здоровались. А в одиночку я не пью — себе сперва наливай.
— А что ж… я, пожалуй, и не откажусь… мне оно ныне — в самый раз…
Она была какая-то… ненормальная. Нервная, озабоченная. Глядя на её довольно беспорядочные перемещения по помещению, я начал потихоньку представлять себе разные ужасы. Она, явно, хочет сказать что-то важное, но прямо — не решается, пытается меня к чему-то подготовить. К чему? Аким умер? Марьяша родила? «Паучья весь» сгорела? Змеи ядовитые — коней в ночном перекусали? Снова какие-нибудь литваки или, не дай бог, половцы пришли? Да что ж она тут пляшет?!
Продолжая что-то довольно невнятно высказывать, Агафья наполнила единственную стопку, по моему кивку, лихо запрокинула в себя, суетливо занюхала, закусила. Налила мне, и чуть осев, чуть уменьшив свою нервность, элегантно, оттопыривая мизинчик, придерживая двумя пальчиками кусочек сала, поинтересовалась:
— А ты что ж? Греется ж. Ты уж давай, государь мой батюшка.
Форма обращения… Абсолютно типичное, повсеместное обращение слуг к господину в «Святой Руси» — «батюшка». Дружелюбное, чуть ли не интимное. Акиму так постоянно говорят. Но я… со своей… нестандартностью. Да и тельце у меня — юношеское. А она-то уже взрослая женщина. При такой разнице в возрасте — ухо режет.
— Гапа! Кончай балаболить! Ты же взрослая разумная баба — какой я тебе батюшка?
— Вот! Вот и я про то! Какая я тебе разумная баба? Когда я… совсем не баба…
Она, явно, сказала что-то очень важное. Для себя. Кивнула головой в подтверждение каких-то своих мыслей. Потом ухватила налитую для меня стопку и решительно запрокинула в себя. А я? А мне?
Что-то она частит. И не закусывает. О чём это она? Был у нас с ней какой-то разговор… Блин! Она говорила, что она…
— Гапа! Так ты пришла, чтобы я тебя… э… невинности лишил?
Даже в полутьме моей опочивальни было видно, как её лицо налилось багрянцем. Краснела она… мучительно. Потом гордо вскинула голову и, глядя мне прямо в глаза, отважно сообщила:
— Да!
Мда… У Э.Тополя есть милый фрагмент о том, как пионервожатый дефлорирует свою пионерку по её просьбе. «А то я в отряде такая одна. Девчонки смеются». Но у нас здесь другие весовые и возрастные категории. Хотя… Вне зависимости от возраста «пионерок», феодальный владетель всегда — «вожатый». Со всеми вытекающими обязанностями.
«Если женщина идет с опущенной головой — у нее есть любовник! Если женщина идет с гордо поднятой головой — у нее есть любовник! Если женщина держит голову прямо — у нее есть любовник! И вообще — если у женщины есть голова, то у нее есть любовник!».
При всём моём уважении к Фаине Раневской — увы. Её мудрость не учитывает фактор времени. Последняя фраза должна быть: «… был, есть или будет…». Или — «и»?
Вот — голова есть, и она горда поднята. А любовника — нет. Но это вопрос времени.
Пауза, наполненная моими размышлениями о преувеличенной роли статических состояний в жизни индивидуума в ущерб понимания важности динамики процессов, добавила краски в румянец Агафьи. Нервно взмахивая ломтиком сала, зажатым в руке, она начала заранее оправдываться:
