— Враги всегда жестоки и беспощадны, — молвил он вслух, стараясь сохранять мужество. — А потому, главное заключается не в том, чтобы научиться выбирать врагов, а чтобы научиться беспощадно их истреблять.
Гитлер что-то пробормотал в ответ, и только теперь повернул голову так, чтобы видеть Бормана. До сих пор Мартину казалось, что он так и не удостоит его больше взгляда, а все то, что он сейчас произносит, — это размышления вслух, разговор с самим собой. «Впрочем, кто его знает, может, он видит меня даже с плотно закрытыми глазами, как видит в эти минуты все то, что открывает ему предчувствие?!».
— Мы и так уже достаточно наплодили себе врагов, Борман, неумолимых и беспощадных врагов, — укоризненно молвил Гитлер. — Возможно, в этом кроется самая большая наша ошибка: мы сотворяем себе врагов как раз тогда, когда нам очень нужны друзья.
— Однако еще не поздно, мы еще могли бы договориться с русскими, мой фюрер.
— С русскими — нет. Только не с русскими!
— Следует хотя бы попытаться. Еще не поздно начать переговоры. Ведь тогда, в 1943-ем, они почти согласились! Теперь, когда наши войска оставили пределы России…
— Поздновато, Борман. — Ответ был категоричным, и все же он немного успокоил рейхслейтера. Было время, когда Гитлер и слышать не желал о переговорах. Особенно с русскими. — Они опьянены кровью жертвы. Они уже видят себя на колесницах триумфаторов. Все: русские, англичане, американцы, даже всеми презираемые румыны, — и те видят себя в тогах триумфаторов.
— Еще и эти трусливые, продажные румыны! — сокрушенно покачал головой Борман.
— Бедная, растерзанная Германия! Это так обидно, что арийское государство погибает, в то время как рядом с ним выживают целые страны тех, кто вообще не достоен этой планеты, не достоен нашей священной Европы. Государство, которое в век загрязнения рас уделяет внимание уходу за своими лучшими расовыми элементами, однажды должно стать властелином Земли[28]. Значит, мы недостаточно усиливали наш расовый арийский элемент в рейхе. Недостаточно, недостаточно, Борман! И пусть никто не смеет уверять меня в обратном! — истерично барабанил он истощенными жилистыми кулаками в коленки.
— Однако все еще есть возможность начать переговоры. — Услышав это, Гитлер повертел головой, словно метался в бреду или пытался утолить зубную боль. Однако рейхслейтера это не остановило. — По-моему, такая возможность представляется. В крайнем случае, можно попытаться выиграть время.
— Тогда, в «Вервольфе», под Винницей, ты тоже настаивал на переговорах с русскими, на перемирии с ними…
— Предлагал, мой фюрер, — деликатно уточнил Мартин.
Сейчас, после покушения на Гитлера, вслух вспоминать о приверженности к перемирию с кем бы то ни было из противников, а тем более — с русскими, стало небезопасно даже для него, рейхслейтера и личного секретаря фюрера.
— Вас много было таких, кто готов был добиваться мира любой ценой.
— Я к ним не принадлежал, — непростительно резко отреагировал Борман, — потому что знал цену победы наших солдат. Мир, но не любой ценой. Если бы нам удалось достичь его, когда наши войска еще находились между Днепром и Волгой, то наш «Восточный вал»[29] пролегал бы сейчас по Дону, или, в крайнем случае, по правому берегу Днепра. Теперь же его придется сотворять, в лучшем случае, на старых границах Германии. И это — в лучшем случае.
— «Восточный вал»? — неожиданно ухватился за эту мысль Гитлер, совершенно забыв о намеке относительно переговоров с русскими. — Да, Борман, да, кажется, мы совершенно упустили это: «Восточный вал»! Мы должны быть готовыми стоять на нем, как на последней позиции — на рубеже смерти, рубеже чести германской нации.
Спустив ноги на пол и растирая руками лицо, фюрер с минуту согбенно сидел в позе человека, приходящего в себя после ночного запоя.
— Думает ли теперь кто-либо в рейхе о сооружении вала, который способен окончательно остановить русские орды?
— Никто, мой фюрер.
— Почему? — с трудом поднял Гитлер слишком тяжелую для его тщедушного тела голову. — Почему так происходит, Борман?
— Опасаются, как бы это не было истолковано в духе пораженческих настроений, — мстительно напомнил ему рейхслейтер определение, которым клеймил когда-то Гитлер в ставке под Винницей его самого. — Возможное обвинение в пораженчестве и предательстве — вот что постоянно сковывает всякого, кто действительно пытается думать о завтрашнем тяжком дне нашей обороны и политики.
— Значит, они все-таки боятся меня, — без особой радости констатировал фюрер.
— Но это тот случай, когда они должны не бояться, а верить.
— Где карта? — решительно поднялся, почти подхватился Гитлер, осматривая стены и стоявший рядом стол. — Где здесь, черт возьми, карта?!
— Карту, — тотчас же толкнул дверь Борман. — Фюреру — карту Восточного фронта!
— Она в кабинете! Рядом с комнатой отдыха, — отозвался адъютант фюрера Шауб. — Однако передвижение войск противника в результате последних наступлений на нее еще не нанесено.
— А передвижение германских войск в результате последних наступлений вы на эту карту уже вообще не наносите?! — патетически воскликнул Борман.
— Не в ту сторону они передвигаются, господин рейхслейтер, — вызывающе объяснил адъютант фюрера.
— А русские, по-вашему, передвигаются в «ту» сторону?
— За русскими мы едва поспеваем даже по той, главной, карте, — простодушно объяснил Шауб.
И впервые Борман позавидовал ему. Пребывая в ипостаси личного адъютанта фюрера, обергруппенфюрер, пройдя через компромат, касающийся его сексуальных оргий, и через прочие доносы многочисленных недругов, сумел отвоевать для себя бесценное право: оставаться беспредельно простодушным, доходя при этом до немыслимой для своего положения откровенности.
— Господин бригаденфюрер, — в ту же минуту доложил начальнику личной охраны один из эсэсовских офицеров, оставшихся наверху, у входа. — Прибыл рейхсмаршал Геринг.
— Где он?! — встрепенулся Борман. Вот уж с кем бы ему не хотелось встречаться сейчас в кабинете фюрера, так это с рейхсмаршалом.
— Уже в рейхсканцелярии.
Это сообщение застало Гитлера в проеме двери кабинета. Он оглянулся и, немного помедлив, приказал Раттенхуберу:
— Сюда его. А еще — пригласите ко мне Гиммлера и Шелленберга. Нет, лучше Скорцени, если только он в Берлине. И принесите карту, находящуюся в рейхсканцелярии.
30
— Господин гауптштурмфюрер, он уже доставлен сюда.
— Кто? — удивленно уставился барон фон Штубер на фельдфебеля.
