Но, надо отдать французу должное, он не паниковал, фаталистически заметив, что в дивизион бронебойщиков не берут ни женатых, ни единственных детей в семье.
Артиллеристы вполне грамотно выбрали позиции для орудий, протянули дополнительные телефонные линии и договорились о сигналах ракетами на крайний случай. Высоченные пушки замаскировали, как получилось, ветками и срубленными деревьями, по умолчанию решив, что для начала сойдет, а там как повезет.
Начался бой очень заурядно, без какого-то вступления или нагнетания. Снова завыли снаряды вражеских гаубиц, орудий в залпе опять заметно прибавилось. На мост деловито вскарабкалось непонятное страховидло, не панцер, не броневик, а что-то больше всего похожее на огромный бронированный бульдозер. Вероятнее всего, какая-то инженерная машина, потому что когда страховидло доползло до середины моста, заложенная сапером взрывчатка детонировала сама собой, без всякого сигнала. Вся огромная многометровая стальная конструкция застонала, словно огромное раненое животное. Две арки явно перекосились, часть ферм провисла, несколько просто отвалились, канув в бурный поток на дне ущелья, но мост устоял. Впрочем, как и обещал Семеныч, теперь все сооружение ощутимо деформировалось и даже на глазок стало непроходимым для тяжелой техники. Бульдозер несколько раз трогался вперед, но каждый раз в душераздирающем скрипе балок останавливался, и, наконец, убрался обратно. Снова появились «Чарли», числом двое — наверняка вчерашние знакомые, хорошо хоть давешнего «мамонта» не было. Они разъезжали вдоль берега и вели тревожащий огонь.
Однако, враг не складывал все яйца в одну корзинку. На связь вышел разведвзвод, сообщив, что противник наводит переправу выше по течению. И не какую-нибудь времянку, веревочкой скрученную, соплей приклеенную, а нормальное инженерное цельнометаллическое сооружение из готовых блоков.
Перекрикивая грохот разрывов, Зимников приказал разведчикам воспрепятствовать переправе любыми возможными способами и отправил им в поддержку лучший взвод с последним бронеавтомобилем, отдав в придачу все тяжелые пулеметы и последний миномет. Больше связи не было ни с разведчиками, ни с группой поддержки, но с правого фланга их не атаковали.
Атаковали с левого.
Нашли враги другую переправу, ниже по течению или навели собственную — было неизвестно, да уже и не важно. Дозор сообщил о приближающейся теперь по «своему» берегу бронегруппе, но сделать что-нибудь особенно хитрое майор уже не успевал.
Выбитый наполовину батальон без тяжелого вооружения и батарея из трех орудий приняли бой против «панцершписа» при четырех «панцерах».
И этот бой был поистине страшен.
Гвардейцев обстреливали из пушек и пулеметов, перебегавшие между деревьями англичане и новые знакомые в странных шлемах вели шквальный огонь из «энфилдов» и своих укороченных винтовок с «рожками». Гаубицы немного снизили интенсивность огня, стараясь не задеть своих, но легче от этого не стало — хрипло кашляли орудия панцеров, прицельно расстреливая окопы гвардейцев.
Французы выжидали до последнего, понимая, что после первых залпов времени у них останется немного. Зимников почти забыл про них — ближайший бронированный утюг прорвался на позиции и крутился, как чертова юла, избегая гранатометчиков, огрызаясь пушечным огнем и очередями пулеметов — когда строенный залп «морских» гулко хлестнул по ушам. «Панцер», неосторожно подставивший борт, исчез в облаке огня, из которого воспарила башня с исковерканным орудием, завязанным едва ли не в узел.
Словно получив некий приказ, вражеская пехота в едином порыве бросилась вперед, густой волной, опережая бронетехнику. Три оставшихся бронемашины выписывали сложные кривые, стараясь сбить прицел, суетливо крестили воздух стволами, нащупывая неожиданного противника.
— Пехоту бить, пехоту! — кричал Зимников, перестраивая, насколько это было возможно, батальонные порядки. — Не пускать к пушкарям ни одну вражью сволочь!
От батареи внезапно донеслось пение. Зимников сначала не понял, что это за песня, знакомая, но последняя, которую можно было бы ожидать услышать здесь. Артиллеристы перезаряжали орудия и пели, да нет, скорее, надрывно рычали осипшими глотками «Марсельезу».
«Вперед, вперед, сыны Отчизны,
Для нас день славы настает!
Против нас тиранов стая
С кровавым знаменем идет».
Второй панцер накрыли, как и первый — одним слаженным залпом, он не взорвался, но лобовую броню разворотило как лист фольги, оба башенных люка вылетели наружу вместе со стопорами, из всех щелей повалил черный дым.
Рядом с позициями батареи начали рваться снаряды, словно некий небесный чертежник тыкал наугад огромным карандашом в чистый лист — корректировщики врага никак не могли нащупать цель.
Одну из пушек разбило прямым попаданием, вторая выстрелила, но на этот раз мимо, третья молчала — прислуга лихорадочно облепила агрегат, стараясь что-то починить. Четвертый залп «морские» снова дали вместе, уже вдвоем, третий панцер мотнуло как игрушку, по боку его башни словно врезали огромным молотом, высекая сноп толстых искр, с четвертого сорвало защитный экран, серая панель взлетела высоко в воздух, лениво кувыркаясь. Обе машины не сговариваясь, дали задний ход, стреляя беспорядочно и неприцельно.
— Патроны не экономить! — скомандовал Зимников, понимая, что наступила кульминация боя, и враг впервые дрогнул. Майор поднял руку, готовясь поднять остатки батальона в контратаку, пока противник не оторвался, и его артиллерия работает в полсилы. Но, услышав в воздухе знакомое гудящее жужжание, словно на их позиции выпустили огромных шмелей, майор скомандовал совсем другое, молясь, чтобы его поняли французы:
— Лежать! В землю, глубже!!
Кто-то успел зарыться в землю, кто-то нет, когда английские тяжелые минометы накрыли батарею четкими, выверенными залпами. Позиции французов заволокло дымом, вверх полетели куски металла, дерева, какие-то кровавые клочья. Но через полминуты из черных облачных клочьев бухнуло еще раз, хотя, казалось, там никто уже не мог уцелеть. Третий панцер остановился в тишине заглохшего мотора, над ним появился легкий дымок. Дымок скоро исчез, тяжело проскрежетав двигателем, многотонная машина вновь завелась и продолжила отступление, тяжко раскачиваясь и снося на своем пути деревья. Его ствол повис так же как у вчерашнего «мамонта», едва не скребя размокшую землю.
Батареи «морских» больше не было, но, словно давая волю ненависти, вражеские минометы перепахивали ее позицию вдоль и поперек еще минут пять. После атака продолжилась, но уже без непосредственного участия «брони». Панцеры прятались дальше в лесу, изредка постреливая в белый свет как в копеечку.
Посланная санитарная команда вынесла одного раненого — того самого офицера с кортиком. Француз был тяжело контужен, с переломом руки, ноги и несколькими осколочными ранениями.
— Сколько? — спросил он вдруг, вполне отчетливо,
Зимников вопросительно взглянул на Поволоцкого, хирург качнул головой и одними губами произнес: «К Харону».
— Мимо, ми-мо… Механизм люфтил… Сколь-ко? — повторил артиллерист, слабея на глазах, на его губах в такт вдоху и выдоху вздувались кровавые пузыри…
Зимников взглянул на поле боя. Первый панцер, развороченный в хлам до самых гусениц, догорал, столб дыма, черный как смоль, поднимался к небу огромной свечой. Второй стоял недвижимо, относительно целый, не считая пробоин, и коптил поменьше.
— Всех, вы подбили всех, — солгал майор.
— Хо-ро-шо, — раздельно сказал француз и умолк навеки.
* * *
Таланов смотрел на быстро-быстро шевелящего губами солдата, пытаясь понять — кто это и что ему надо. Тот все никак не отставал, затем к нему присоединился еще кто-то непонятный, с пакетом в руках. Пакет был знакомый, в таком же доставили вчера… что-то доставили… Он не помнил, что.
Капитан выронил из ослабевших пальцев горячую винтовку, без сил привалился к стенке воронки, ноги подкашивались. Мысли разбегались как зайцы — скачками, на все стороны света.
Зайцы, подумал Таланов, представляя себе тихий зеленый лужок и веселых зайцев в симпатичных зимних шубках. Солдат как-то разом надвинулся на него, почти вплотную, его слова вязли в невидимом ватном коконе окружившем капитана, опадая на изрытую землю невесомыми трупиками.
Слова, подумал Таланов, слова слушают… Мгновение он размышлял, слушают ли слова или это слова слушают? Мысль показалась очень интересной, но чрезмерно сложной.
Внезапно его вырвало, мучительно, одним желудочным соком, буквально выворачивая наизнанку. Как ни странно, но от этого немного полегчало.
— Что? — глухо спросил капитан, поводя мутными, налитыми кровью глазами.
