А впереди — впереди вздымались стены, которые он собирался взять. Враг, который склонится перед ним так или иначе. Люди, которые совсем скоро бросят оружие и закричат, оглушительно закричат, как когда-то: «Борджиа! Цезарь! Борджиа! Цезарь! Борджиа! Борджиа!»
Чезаре вскинул руку с мечом, готовясь отдать сигнал к атаке — и увидел Лукрецию.
Она стояла на крепостной стене, в тени угловой башни, между зубцами, открытая для шальной стрелы. Тот же ветер, что рвал плащ Чезаре, трепал и теребил ее золотистые волосы. На ней было то же самое платье, в котором Чезаре видел ее в последний раз — простое, темное платье, только на шее поблескивала драгоценная цепь. На миг Чезаре почудилось, что она снова носит ласточку, но их разделяло слишком большое расстояние, чтобы сказать наверняка. Но он убедится. Он сейчас пойдет к ней, прямо к ней, обо всем расспросит, во всем наконец признается... и они наконец будут вместе.
Бык пульсировал, хрипел, бил копытом в его мозгу, раскалывал его сознание на куски.
Лукреция вскинула руку и помахала издали, призывая к себе, маня.
Чезаре Борджиа закричал, закричал во всю мощь своих легких, выпуская ярость, гнев, тьму, все то, что было наследием и роком его семьи. И понесся вперед, не видя ничего на своем пути, не отдав приказ об атаке. Бык бешено болтался на его шее, колотя в панцирь опущенными рогами.
Над полем под замком Вианы повисла тишина. На полном скаку конь Чезаре Борджиа врезался во вражеский строй, как стрела входит в незащищенное горло. На мгновение это казалось подобным чуду — словно один человек в самом деле способен сокрушить целое войско. Но чуду не суждено было случиться — не здесь и не так. Барон Бомонт, вместе со всеми заворожено следивший за самоубийственной выходкой этого безумца, опомнился и отдал команду. Сто пехотинцев разом накинулись на одинокого всадника. Несколько рук, ног, голов взметнулись над месивом, в которое превратилась земля перед рвом; а потом они его настигли. Чезаре вскинул залитое кровью лицо и уже почти ничего не видящими, слепнущими глазами взглянул вверх, там, где видел Лукрецию, боясь, что она ему примерещилась. Но она по-прежнему стояла там, теперь совсем близко. Стояла с тихой, неподвижной улыбкой на бледном лице, и теперь он видел, что это не его сестра — это женщина, которую он знал под именем Кассандры.
«Мойра», — подумал Чезаре Борджиа и умер.
От него не осталось ничего — так обычно и бывает, когда несколько десятков мечей изрубают одно тело на несколько сотен кусков. Конь тоже оказался изрублен, меч сломался у гарды, покореженный панцирь улетел в ров, обрывок плаща с золотым шитьем прилип к чьему-то подкованному сапогу. Та же самая нога наступила на фигурку быка, вминая ее в землю, ставшую рыхлой и податливой от обильно пролившейся крови. Так было снова посажено семя, и ему предстояло долго, долго лежать в земле в ожидании дня, когда ему удастся заново прорасти.
Женщина, стоящая на стене, стряхнула с головы светловолосый парик, отбросила его и исчезла из виду.
2010 год
Кьяра проснулась от холода. Во сне она натянула одеяло до подбородка, так что пальцы ног высунулись наружу, и теперь совсем заледенели, так же, как и кончик носа. Щеки покалывало, они были холодными на ощупь, когда Кьяра сонно потерла лицо и, ежась, выбралась из постели.
За окном шел снег.
Она остановилась и какое-то время разглядывала белую рябь за окном, пытаясь понять, не продолжает ли спать. В последний раз она видела снег, когда отец жил вместе с ними, Кьяра ходила в школу, а Стелла еще не стала пропадать по ночам. Тогда он выпал посреди дня, совсем ненадолго, и учителя выпустили детей из классов на улицу, с визгом и воплями носиться по удивительно белому школьном двору и ловить языком пушистые хлопья, таявшие на лету.
Сегодняшний снегопад был совсем другим. Мело так, что соседних домов было почти не разглядеть. Под сугробами, выстроившимися аккуратными рядами на стоянке, угадывались очертания машин. Кьяра дважды ездила на стажировку в Россию, в Москву и Санкт-Петербург, но для большинства жителей Рима то, что творилось сейчас на улице, было стихийным бедствием и началом Апокалипсиса.
И как же холодно, боже.
Кьяра вернулась в спальню и извлекла из недр платяного шкафа вещи, купленные три года назад в заснеженной Москве: толстый вязаный свитер, лыжные штаны и сапоги на толстой каучуковой подошве. Были еще перчатки на утепленной подкладке, но их она не нашла. Натянув все это, отправилась на кухню заваривать горячий кофе. Жаль, что у нее нет обогревателя. Когда они с Пьетро жили вместе, пришлось купить — Пьетро мерз даже в теплые весенние ночи и устраивал у их постели настоящую парилку, хотя сама Кьяра предпочитала согреваться по ночам другим способом. Когда они расстались, Пьетро оставил ей телевизор, который они покупали вместе, но обогреватель забрал. Кьяра не спорила, ей печка была ни к чему. Так, во всяком случае, казалось тогда, а сейчас, грея мерзнущие пальцы о стенки кружки с кофе, она жалела о своем великодушном жесте. В конце концов, это на ее деньги они купили тот обогреватель. У Пьетро тогда не было ни гроша. Да у него вечно не было ни гроша.
Кьяра подумала, что неплохо бы включить телевизор и послушать, как власти города собираются бороться со стихией, но в эту минуту зазвонил телефон. Кьяра сняла трубку с некоторой опаской — прошло два месяца с того дня, как ее квартиру ограбили (если можно назвать ограблением проникновение со взломом, в ходе которого ничего не пропало), а она все еще не знала, кто это сделал и что ей ждать в будущем.
— Кьяра?
Голос звучал неразборчиво сквозь шум помех — конечно, телефонным линия сейчас приходится несладко, — но она его сразу узнала. Надо же. Вот только что думала о нем, а не вспоминала перед этим... сколько? Полгода? Год?
— Да, Пьетро, это я, — сказала она, удивляясь тому, как ровно прозвучал ее голос. — Тебя плохо слышно.
— Помехи на линии, эта чертова метель. Ты видишь? Просто кошмар!
Кьяра поморщилась. Пьетро была свойственна манера выражаться, как герою из мыльной оперы, и когда она говорила с ним, невольно подхватывала эту манеру, что раздражало ее еще сильнее.
— Я же не слепая, — немного резко ответила она. Но не пожалела о своем тоне. — Что ты хочешь?
— Очень мило, Кьяра, — пробурчал ее бывший на другом конце провода. — Не спросишь, как мои дела?
— Ты же не спросил, как мои.
— А как твои?
Она едва не рассмеялась. Что ж, Пьетро, дай подумаю, с чего бы начать? С того, что моя сестра умерла? С того, что меня обокрал коллега по работе, присвоив мою работу, на которую ушло больше трех лет? С того, что мою квартиру разнесли так, что я две недели приводила ее в порядок? Или, может, с того, что Лукреция Борджиа пятьсот лет назад отправила мне в подарок бутылку вина, приправленную своим фамильным ядом? Да, наверное, именно с этого. Это уж точно вызовет у тебя неподдельный интерес и сочувствие.
— Долго рассказывать, — ответила она. — Ты как? Как работа?
Она спросила про работу, потому что больше Пьетро ничем не интересовался. Ничем, включая ею, Кьяру.
Кьяра тоже была для него частью работы, но поняла это, только когда они уже жили вместе. Как и все приятели Кьяры, Пьетро работал научным сотрудником, они познакомились в университете — вернее, Пьетро познакомился с ней, отлично зная, кто она такая. Он занимался историей культуры, учился в Гарварде, хотя сам родился в Милане, а в Рим приехал изучать архивные документы Ватикана, касающиеся правления папы Александра VI. Основной специализацией Пьетро была история итальянского Возрождения, а основной темой — семейство Борджиа. Каким-то образом (Кьяра подозревала, что и тут не обошлось без ее сестры) он узнал о семейной легенде относительно происхождения из рода Сфорца, имевшего к Борджиа самое непосредственное отношение. Как источник информации Кьяра особой ценности не представляла, поскольку к своим корням была равнодушна. Но как трофей, как фетиш она оказалась для Пьетро бесценна. Он запал бы на Стеллу, но Стелла оказалась не в его вкусе. Пьетро нравились такие девушка, как Кьяра — тихие, неброские, неболтливые в постели и умеющие поддержать разговор вне ее. Кьяра как раз такая, а еще она Сфорца. Пьетро влюбился. Только не в Кьяру, а в то, что она символизировала собой для него. И только это всегда имело значение. Не будь она Сфорца, он на нее никогда бы и не посмотрел.
Когда она поняла это, они расстались. Не очень хорошо, потому что, в отличие от Пьетро, Кьяра любила его самого, а не его генеалогическое древо. Но объяснить это ему было невозможно. Он до самого конца так и не понял толком, почему она его бросила.
— Работа хорошо, — откашлявшись, сказал Пьетро. — Собственно, я поэтому и звоню... Есть кое-что... Я бы хотел, чтобы ты приехала ко мне в институт. Ты не занята?
— Сейчас?! Пьетро, ты за окно выглядывал? Я даже не знаю, ходит ли метро.
