class="poem">
Из сосны, березы ли саван мой соструган.
Не к добру закатная эта тишина.
Только сабля казаку во степи подруга,
Только сабля казаку в степи жена…
Упоминание шашки я благоразумно опустил. Оружие казака в этом времени – сабля, шашку примут на вооружение много позже. К окончанию песни Иловайский стал прихлопывать ладонью по столу в такт мелодии, от чего стоявший у его тарелки бокал с вином подпрыгивал и норовил упасть.
– Любо! – закричал после того, как я смолк. – Вот что, Петр Иванович! Отдайте мне этого певуна!
– Что значит: отдайте? – возмутился Багратион. – Он что – крепостной? Между прочим, сын князя Друцкого-Любецкого. Бастард, потому и фамилия сокращенная. Да и что ты будешь с ним делать, Василий Дмитриевич?
– Как что? – удивился Иловайский. – Коня дам, саблю, в сотню определю.
– В седле княжич, как собака на заборе. О саблю твою порежется или коню уши отрубит, – сообщил Багратион под смех генералов. – Руцкий хоть и отменный боец, но в пехоте. Еще более полезен этим, – генерал постучал себя пальцем по лбу.
– Тогда так!
Иловайский встал, подхватил так и не упавший бокал с вином и подошел ко мне. Я вскочил.
– Прими, княжич, из моих рук, – генерал протянул мне бокал. – И не держи обиды. Пришлю к тебе казака – пусть слова спишет. По сердцу мне твоя песня!
– За победу русского оружия и погибель супостата! – провозгласил я, приняв бокал. Осушив, жахнул о пол. Жалобно зазвенели, разлетаясь, осколки стекла.
– Любо! – одобрил Иловайский. – Теперь вижу, что наш. Еще про казаков споешь?
– Про кавалеристов, – предложил я.
– Давай! – согласился он.
И я дал. Покончив со своим небогатым репертуаром, встал и поклонился:
– Больше песен нет, ваше сиятельство. Не сочинил еще.
– И без того потешил, – улыбнулся Багратион. – Так, господа?
Генералы закивали.
– Тогда разрешите откланяться.
– Погоди! – остановил князь. – Скажи при всех: нам не стоит искать встречи с Бонапартом?
– Зачем? Он сам придет. Я не генерал, ваше сиятельство, и даже не офицер. Но даже мне ясно, что лучше встретить неприятеля за каменными стенами, чем в чистом поле. Смоленск не раз преграждал путь врагам к Москве, пусть и Бонапарт обломает об него зубы.
– Не велика честь отсидеться за стенами! – буркнул Иловайский. – То ли дело в поле!
Он сделал жест, будто рубит саблей.
– Разрешите, ваше сиятельство? – посмотрел я на Багратиона. Тот кивнул. Я повернулся к Иловайскому.
– Мало толку сгинуть в поле, если враг затем пройдет по нашим трупам к Москве. Честь в том, чтобы нанести ему поражение или заставить топтаться у Смоленска. Бонапарту все равно конец. Начав войну с Россией, он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Скоро мы выбросим его за пределы Отчизны, а затем пойдем на Париж. И вот тут пригодятся солдаты, которых сбережем от напрасной гибели.
– Ишь, какой прыткий! – хмыкнул Багратион. – Мы в Смоленске стоим, а он о Париже говорит.
Генералы засмеялись.
– Будут наши казаки поить коней из Сены! – упрямо сказал я. – Помянете мое слово, ваше сиятельство.
– Иди! – махнул рукой Багратион. – Певун…
Я поклонился и вышел. Вот и поговорили…
Лекаря не учат генералов… Барклай провел в Смоленске военный совет, на котором было решено искать встречи с неприятелем и бить его армию по частям. Две колонны русских войск вышли из Смоленска и направились каждая по своему маршруту. К Красному выслали дивизию Неверовского – все, как в моем времени. История противилась вмешательству попаданца.
Хотя что-то все же изменилось, но я понял это позже, сопоставив даты. Что-то капнуло на генеральские мозги. Горожане и крестьяне из окрестных деревень под надзором военных инженеров принялись возводить на подступах к Смоленску полевые укрепления: редуты, флеши, ретраншементы. И что-то еще – не знаю, не силен в фортификации, но строили их спешно. Из-за этого или по другой причине, обе армии вышли искать противника днем позже и не успели отойти так далеко, как в моем времени. Тогда Багратион вернулся к Смоленску уже в разгар сражения. В городе на тот момент находились корпус Раевского и потрепанная дивизия Неверовского – вот и все силы. Французы навалились на них всей мощью и не дали русской армии занять выгодные позиции, как это случится под Бородино. Защитников отбросили к стенам старого города, противник занял предместья, которые не успели сжечь, и исправить ситуацию стало невозможно. Дохтурову, который сменил Раевского и Неверовского, пришлось отбиваться из последних сил, позволяя остальной армии уйти. И еще. По неизвестной мне причине французы тоже промедлили, что дало русской армии лишние четыре дня для подготовки обороны.
Но тогда, повторюсь, я этого не осознал. Для меня стало важным, что Багратион утвердил нашу роту в качестве летучего отряда – типа посмотреть, что из этого выйдет, как сообщил Спешнев, до которого довели эту новость. Его полковой командир не возражал. Третью роту первого батальона списали на потери, что и внесли в соответствующие документы. Ставить ее вновь в строй и на довольствие – морока. К тому же егерей уцелело с гулькин нос – проще отдать и не морочиться. Нас даже пополнили солдатами из батальона внутренней стражи, позволив отобрать нужных. Спешнев с Синицыным привели в расположение сотню голодных солдат в потертых мундирах – в гарнизоне им жилось не сладко. Новичков приняли, накормили от пуза и распределили по взводам. Последние возглавили, как положено, унтера. Офицеров нам не дали: их в России огромная нехватка, мобилизуют даже тех, кто ушел в отставку по инвалидности. Ну, бог с ними – под ногами путаться не будут. Наиболее толковых егерей поставили на унтер-офицерские должности, пообещав утвердить в чине. Пушки не забрали, более того, прислали еще пару – трехфунтовки, как определил фейерверкер Ефим. Осмотрев орудия, он признал их годными и объяснил причину щедрости начальства. Трехфунтовки – исключенный из русской армии калибр; эти, видимо, завалялись в арсенале. К пушкам прилагались зарядные ящики, упряжки и восемнадцать артиллеристов – тоже из гарнизона города и опять-таки без офицера, чему Егор, которого приняли на службу, только радовался. Щеголяя в раздобытом где-то мундире с прицепленным к нему крестом, он весело покрикивал на подчиненных. Первым делом посадил их вязать заряды – это такие артиллерийские патроны. К мешочку с порохом присоединяют другой, с картечью, и увязывают вместе. Получается унитарный патрон для скорейшей перезарядки орудия. Для стоявших на вооружении пушек картечь упакована в жестяные стаканы, но нам они не подходят – калибр другой. Но и так неплохо. Выстрелила пушка, прочистили ствол банником, засунули в него матерчатую колбасу и прибили до казенника. Осталось ткнуть шилом в затравочное
