— Мне плевать на твой бордель, товарищ лейтенант, и дело касается скорее тебя самого. Ты думаешь, что хорошо устроился. На самом деле, может быть, через неделю, а может быть, завтра за тобой придут не трепачи из сената и не придурки из оппозиции. Кое-кого в городе Риме очень интересует оружие, которое может убивать людей на расстоянии девятиграммовыми кусками свинца цилиндрической формы. А я совершенно случайно знаю одно такое оружие, более того, мне известен тот единственный на сегодня житель Вечного города, которому по долгу службы был выдан табельный пистолет. У тебя обычный «Макаров», ведь правильно?
Лестница закончилась, они спустились в подвал, где Андрей давеча распорядился оборудовать винный погреб. В период владения домом весталками тут занимались странными вещами, у бывалого лейтенанта мороз прошел по спине при досмотре коллекции хлыстов, плетей и кожаной одежды, смахивающей на упряжь для кобыл-мазохисток. Всю эту дрянь рабы-шабашники сложили в углу сырого гулкого помещения с низкими арками, проходя под которыми Андрей нагибался.
В землю уже врыли штук шесть амфор такого объема, что какой-нибудь философ мог бы поселиться со всей семьей. Простенки, где лепилась белая нежная плесень и попискивали крысы, Андрей распорядился заложить кирпичом, но к открытию казино рабы не поспели и обещали прийти завтра со свежим известковым раствором. Старый уж больно быстро схватывается, коринфский гипс держит намертво.
— Я на тебя зла не держу, — продолжал Дмитрий Васильевич, опытным взглядом пересчитывая крыс и отмечая глубину заложения амфор с алкогольной продукцией. — Я тебя предупреждаю, потому что мы, может быть, в детстве в одно кино ходили, а здешней публике этого не понять. Ты — человек умный, квалифицированный, поэтому завтра пойдешь и кинешь свой шпалер в море, да? Мы-то с тобой понимаем, что патронов здесь достать неоткуда, и поэтому пистолет твой никакое не супероружие, а так — два-три дохлых наемных убийцы. Но местным властям это невдомек. И вот тебе мое деловое предложение. Не в море, а? Попробуй довериться кому-нибудь из старых знакомых, пользующихся здесь авторитетом и влиянием, кому-нибудь, чей дом вряд ли обыщут. Кому-нибудь, с кем ты вместе ходил в кино.
— Ты собираешься делать революцию? — спросил Андрей, остановившись у небольшой арки.
— Я хочу уверенности, — признался Хромин. — Всю жизнь. За мной по Римской империи гоняется белая тень, и я не хочу разбираться, кто это: Толик Белаш, киллер из Питера или политический оппонент. Я хочу, чтобы на случай встречи у меня был твой «макаров».
— А если нет? — уточнил Андрей.
— А если нет, — заметно погрустнел Хромин, — тогда мне придется поделиться своими соображениями с гражданином Внутриннием. И это не донос. Я просто предоставлю ему списки всех владеющих огнестрельным оружием в Городе. И не моя вина, если этот список окажется не очень длинным.
— Здесь, — угрюмо сказал Андрей.
В нише под аркой земля была рыхлая, как будто ее недавно копали.
— Ты мне предлагаешь рыть?
— Зачем? Там сундук в земле, присыпан только.
Шагнув в нишу и присев на корточки, Дмитрий Васильевич немедленно убедился, что это правда. Вросший намертво в землю дубовый монстр был украшен сразу четырьмя позеленелыми кольцами. Не без труда отвалив крышку, Хромин увидел аккуратно сложенные и даже отутюженные брюки со стрелками и зашитый по шву на спине плащ.
— Ты бережлив, Андрей, — похвалил он стоящего над ним Теменева. — Вдруг вернутся старые времена, а у кагэбэшника плаща не найдется.
Андрей молча сгреб свою одежду — под ней оказались трикотажная майка Святослава Васильевича, кружевная комбинация Айшат и кобура.
— А это еще что такое? — удивился санинспектор, разглядывая страшенную вещицу, отлитую из чугуна в форме жезла гаишника, но с крыльями и ушами. В глубине сундука таких было, надо думать, много. — Свинчатка для жрецов?
— Скорее для жриц, — пожал плечами Андрей, — какой-то фаллический символ. Тут их много.
— А у меня как раз пресс-папье нет, — пожаловался Хромин. — Еще одно правило инспекции: пусть маленький, но сувенир. Так, я чего-то не понял, кобура есть, а…
— Чего непонятно-то? — Андрей нагнулся, чтобы объяснить. При этом он уже держал в руке то, что только что извлек из кармана плаща. Плащ упал на землю, рядом бухнулся фаллический символ, ибо руку Хромина охватили два металлических полукольца. Еще через секунду другой наручник защелкнулся на зеленом бронзовом кольце в углу сундука.
* * *
— Ногу убери.
Инспектор Хромин, прикованный к сундуку в покрытой лохматыми клочьями селитры от пропитывающей подвал влаги кирпичной нише, сидел неудобно, но по возможности нахально. Левую ногу, босую, покрытую выше голени довольно густой белесой растительностью, он вытянул как можно дальше вперед, за линию из кирпичей, которые лейтенант Теменев начал было выкладывать поперек арки, замуровывая нишу.
— А вот не уберу! — склочно отвечал он. — Что будешь делать? Рубить?
— Зачем же, — Андрей постучал мастерком по свежей кирпичной кладке, пригладил известковый раствор, — вокруг твоей ноги я сооружу отдельно взятый саркофаг.
— Это привлечет внимание посетителей, — поспешно возразил Хромин, — и тебя разоблачат. Кроме того, я буду шевелить ногой и привлекать к себе внимание.
— Прежде чем сюда забредет первый посетитель, — Андрей присел на землю поудобнее, поддернув малиновую тогу, напоминая сейчас ленивого гастарбайтера, пользующегося минутной заминкой в работе для перекура, — ты привлечешь к себе внимание местных крыс. Я думаю, они будут рады отыграться на санинспекторе за миллионы замученных собратьев.
— Так ты что же, — упавшим голосом уточнил Хромин, — хочешь заложить меня вот этими вот кирпичами?
— Когда я учился в школе, — мечтательно вспомнил Теменев вместо вразумительного ответа, — у нас было такое правило: «Те, кто закладывают, долго не живут». Вот хочу проверить на практике.
— Тонкий намек на меня? — обиженно пробормотал Хромин. — Никого я не закладывал.
— Ну конечно, — согласился Андрей, выкладывая кирпич по другую сторону от ноги. — И взяток ты никогда не брал, и молодую жену на дороге не бросал, и пленным римлянам глотки не резал так, чтобы потом другие отдувались.
— Так нет же! — Хромин воздел было руки к низкому потолку, но вместо этого повалился спиной на сундук.
— Пистолеты шантажом не вымогал, — весело, как песню монтажников-высотников, нараспев произнес Андрей, щедро поливая кирпичи раствором. — Легковерным сенаторам головы санитарией не дурил.
— Это во благо для всех — люда простого и знати! — ритмично выговорил Хромин, припоминая под влиянием стресса риторические уроки покойника, чей перстень носил. — Слушай, кончай поливать, я уже в извести весь!
— Ну да. Ну да, — покивал Андрей. — Ты им еще общественные сортиры построй, то-то рады ребята будут. Блага цивилизации все-таки…
— Ты напрасно смеешься, — вступился за честь мундира наполовину скрывшийся за кирпичной стеной Хромин. — Здоровье общества начинается именно с этого!
— И именно для этого тебе нужен мой пистолет, — понимающе отозвался Андрей.
— Да подавись ты своим пистолетом! — глухо прокричал из-за поднимающейся все выше стены замуровываемый. Нога, так и торчащая наружу, задергалась. — Я не понимаю, на что ты рассчитываешь! Все мои знакомые знают, куда я пошел!
— Ни один не знает, — уверенно возразил Андрей. — Насколько я понимаю, у санитарных инспекторов есть еще одно правило: никогда не говорить друг другу, откуда они собираются завтра принести очередной милый сувенирчик…
Хромин забарабанил кулаками по кирпичам, но коринфский алебастр схватывался надежно и сразу. Темнота смыкалась вокруг санитарного инспектора, словно витязи Александра Невского вокруг псов-рыцарей на льду Чудского озера, с той лишь разницей, что у тех не были прикованы наручниками руки. Лучи света, хилые в этом подземелье, уже не падали на желтые, прилипшие ко лбу волосы. Вот еще один кирпич, еще один скрежет мастерка, и свет уже где-то высоко вверху, словно через пробоину в дымоходе пробивается.
Ожили и поползли из подсознания детские ужасы, страшная — с тараканами и привидениями — кладовка на кухне, называемая непонятными словами «тещина комната». Покойный доцент Хромин неоднократно угрожал запереть не в меру предприимчивого старшенького туда, и вот шустрый мальчик решил проверить, каково это, зашел в пахнущую керосином пыль и прикрыл за собой дверь. Вот затих стук задвижки. Вот дыхание перестало заглушать тишину, и где-то в углу кладовки по невидимой мягкой паутине прополз слепой чердачный паук, по году ждущий в темноте приблудного комарика. Вот где-то этапом выше включили воду, и вдруг понимаешь: где вода — понятно, а где я — не очень. И переступаешь с ноги на ногу, и тут же валится на тебя из темноты что-то тяжелое, гладкое, одетое в непонятные тряпки, мгновенно персонифицирующееся в ту самую неведомую тещу, которая, судя по названию комнаты, должна здесь жить, — гладильная доска.
