— Что такое? Что такое? — забеспокоился Яфет.
Ник Улин молчал. Но вид его не предвещал ничего хорошего.
Несколько минут прошло в томительном ожидании. Внутренние системы связи работали в обычном режиме, но отказали все внешние сенсоры за исключением базовых навигаторских, показывающих распределение гравитирующих масс в ког-зоне звездолета. Замолкли многочисленные космические аппараты, ранее отправленные с «Элеоноры» по различным причинам. С них, в частности, шла трансляция о работе «Проникателя», в данный момент находящегося на противоположной, невидимой со звездолета стороне Шара. Экспедиция оказалась ослеплена.
На «Элеоноре» повисло тревожное молчание. Паники не было, сигналы тревоги не звучали. Однако экипаж подобрался, исчезли улыбки.
Минут через десять пришло сообщение с «Посла». Автомат сообщал, что подвергся мощной хадрайверной атаке. Все периферийные устройства, включая двигатели, выведены из строя, сохранилась только особо защищенная центральная часть. Передать более полную информацию о внешней среде он сможет только после выращивания новых датчиков. Поскольку его орбита неустойчива, прогнозируемая продолжительность его существования составляет не более десяти суток.
— Ничего не пойму! — переживал Яфет. — Какой хадрайвер?! О чем вообще речь?!
— Вероятно, имеется в виду энтропийный удар со стороны Шара.
— Это как?
— Погоди, скоро узнаем.
Первыми стали восстанавливаться телевизионные датчики ближнего обзора.
— Качество изображения упало, — посетовал Яфет. — Все небо в бурой дымке. Будто в тумане летим.
— Так оно и есть, — отозвался Алексей Сковородников. — Глянь, какой стала шкурка «Эли». Из гладкой превратилась в шершавую, отслаивается. Самый верхний слой обшивки, наверное, весь слез.
— Только что около нас находилось более сотни наших аппаратов. Ни один не отвечает. За исключением «Посла». Ну и ну! А как же лабораторный отсек… там же люди. Что с ними сталось? Пять человек…
Та же мысль, по всей видимости, обеспокоила и руководство экспедиции. «Элеонора» включила реактивные движки, чтобы быстрее оказаться на той стороне Шара, где был десантирован лабораторный модуль.
— А еще «ягуар» у нас в полете, — напомнил сам себе вслух Яфет.
Понемногу восстанавливались телескопические сенсоры дальнего обзора. На демонстрационных экранах появилось изображение того, что стало с приемным экраном — вместо однородного облака какое-то хаотичное месиво.
Минут через пятнадцать открылось место посадки лабораторного модуля. Компьютерные программы обработки данных мгновенно «разложили» возникшее изображение человеческой конструкции по множеству составляющих и ракурсов. Покореженная башенка. Зияющие многочисленными дырами, словно истлевшие стены… было очевидно, что жизнь из нее давно ушла.
Скорбный вздох пронесся по отсекам огромного корабля.
— Унылое зрелище, — не выдержал молчания Яфет. — Видел я как-то результаты опытов по старению технических устройств. Шар проводит их в тысячи раз убедительнее.
Ник Улин не отвлекался от экранов, выдающих аналитическую информацию.
Сенсорам звездолета открывались новые участки поверхности Шара.
То, что раньше называлось «Проникателем», сиротливо лежало, скукоженное, на боку. Рядом из отверстия в оболочке «ядра» бил мощный фонтан газа. У отверстия были абсолютно гладкие стенки глубиной в пять метров десять сантиметров, диаметр его был таким же. Фонтан газа с высоты в сотню метров превращался, охлаждаясь, в поток мельчайших твердых частиц, медленно осаждающихся на поверхность Шара. Кое-где намело уже высокие сугробы.
— Возможно, экипаж «ягуара» все еще жив, — неожиданно сказал Ник Улин. — Все зависит от того, какие работы проводились в момент энтропийной атаки.
— Что это такое — энтропийная атака? — спросил Алексей Сковородников.
— Скачкообразное снижение упорядоченности, — ответил Яфет, — хаотизация, ускорение старения. Мы умеем это делать на микроуровне. Устройства специальные есть. Хадрайверами называются. С моими мозгами мне приходится держаться от них подальше.
— На уровне квантовых взаимодействий — да, мы умеем вносить хаос, — сказал Ник Улин. — Но на макроуровне, согласно современным научным представлениям, энтропийная волна невозможна…
После некоторой паузы Сковородников то ли спросил, то ли высказал утверждение:
— Стало хоть ясно, что возраст Шара не десять миллиардов лет, а какой угодно.
— Да, одну загадку нам уже удалось разгадать, и это хорошо, — рассеянно сказал Ник Улин, поглощенный наблюдением за полетом только что запущенного с «Элеоноры» разведывательного космоплана. — Параметры среды вошли в норму. Надо срочно отправлять спасателей к «ягуару». Пять человек мы уже потеряли.
ЧАСТЬ 3. ШАР
Растерянность
Никогда полеты в космос не будут для человека легкой прогулкой, утвердился в горькой истине Алексей Сковородников. После энтропийной атаки из Шара звездолет представлялся ему хрупкой скорлупкой, игрушкой для грозных космических сил. Прежний восторг «Элеонорой», перебирание в памяти миллиардов тонн ее массы, количества лошадиных сил двигателей, восхищение возможностями управляющих компьютеров сменилось ощущением неопределенной, постоянно подстерегающей опасности. Они оказались один на один с враждебным миром, готовящим очередную смертельную ловушку, и не в силах уклониться от нового неожиданного удара.
Размеренная жизнь первых дней полета окончательно сменилась лихорадочной работой. События разворачивались, как картинки в калейдоскопе.
Вначале все силы были брошены на расконсервацию и подготовку к полету второго «ягуара» для вызволения из беды экипажа первого. Технические устройства такого класса не доверялись компьютерам, должны были быть пилотируемыми. Яфет вызвался добровольцем. Несмотря на конкуренцию со стороны всех без исключения космодесантников, его кандидатура победила. Опыт и навыки перевесило одно обстоятельство: физические данные.
Старт Яфетовского «ягуара» Алексей Сковородников и Ник Улин наблюдали из своих кают. Хола категорически отверг попытки каких-либо прощаний.
За останками астронавтов, погибших на Шаре в лабораторном модуле, был отправлен специальный космоплан. Траурная церемония заложения негэнтропийных саркофагов с телами в ритуальный отсек длилась больше часа.
А затем вся «Элеонора» превратилась в площадку для жарких обсуждений. Процесс старения материалов и технических устройств издревле занимал лучшие умы человечества. Многое из того, что стало космическим мусором, представляло несомненный интерес для науки. Решали, что развеять в пыль, что изъять для изучения на звездолете, что заложить в трюмы, чтобы скрупулезно исследовать по возвращению.
Не охваченный всеобщим азартом исследований, Алексей Сковородников не чаял дождаться, когда улягутся страсти.
Дискуссия прекратилась на короткое время, когда пришло сообщение от Яфета: экипаж первого «ягуара» жив, но находится в анабиозе. Погружение астронавтов в глубокий сон было вынужденным — рассыпалась в прах система регенерации воздуха.
Новость застала Ника Улина со Сковородниковым в столовой, во время обеда.
— Ну, слава богу! — воскликнул квартарец. — Будем надеяться, что нам удастся избежать новых жертв.
Алексей Сковородников совершенствовался в тяжелой меланхолии, на себе испытав специфичное человеческое качество — вне всякой логики и здравого смысла расширять связи между явлениями и предметами. Он кожей, ушами, кончиками ногтей чувствовал косые взгляды, что окружающие бросали в его сторону, будто бы на нем, придумавшем способ преодоления квантитной оболочки «ядра», лежала часть вины за гибель астронавтов. Выдерживать эти взгляды оказалось чрезвычайно трудно. Когда-то в старину, вспомнил он, существовал обычай казнить вестника, доставившего дурную новость и потому якобы несущего внутри себя несчастье.
