После отец передал меня полковнику. А тот уже Сергею Дмитриевичу. Переводчик чисто внешне мне не понравился — снулый как рыба. Костюмчик серенький, волосёнки редкие, росточка среднего, черты лица за крупными роговыми очками не рассмотреть. Наверное, это удобный образ. Мимо такого пройдёшь, не заметишь, не запомнишь. Мне он что-то пробормотал приветственное и предупредил: «Не шали, а то знаю я вас».
Членов делегации всего было десять человек во главе с Фурцевой. Невольно я возгордился, как меня одного столько уважаемых людей сопровождает. На самом деле я никого из них не знал, но это было неважно. Главное, что это они со мной, а не я с ними. Фурцева так и не подошла, ни о чём не спросила. Впрочем, Сергей Дмитриевич также к моим нуждам отнёсся без интереса. Но сидеть нам в самолёте пришлось вместе на спаренных креслах. Я выпросил себе место «у окошка», хотя обычно предпочитаю у прохода, и почти сразу уснул, тоже давняя привычка.
Настырные стюардессы толком поспать не дали. То конфеты «Взлётные» принесли (рейс наш, советский), то бутерброды. Проснулся я окончательно, когда уже летели над островом. В иллюминатор посмотрел, отметил про себя левостороннее движение на дорогах, значит, мы почти на месте.
Сканирующих рамок в это время в аэропортах не было. Мой этюдник проверяли вручную. Двое таможенников дотошно исследовали саму коробку, посветили фонариками на крепление ножек, перебрали все краски. Для поездки были куплены новые тюбики. Всё чистенькое и аккуратно сложенное. Каждый тюбик был осмотрен отдельно. Их простучали (на кой?) и даже взвесили. Мне эта канитель стала надоедать. Зачем вообще обязали тащить этюдник с собой? Не проще ли было на месте всё купить? Спустя час осмотр завершился и меня пропустили. Фурцева к тому времени только что по потолку от беспокойства не бегала. Сергей Дмитриевич кратко пояснил ей суть претензий таможни, и мы двинулись на выход.
Для доставки делегации в гостиницу подогнали целый автобус, нас встречал представитель посольства. Всё по-деловому, без лишних эмоций и расшаркиваний. Спросил, где мальчик, я выглянул из-за спины одного из мужчин и больше моя персона никого не заинтересовала. Далее погрузили багаж, расселись сами и поехали куда-то на север Лондона. Чтобы не выходить из образа ребёнка, впервые увидевшего капиталистическую страну, приходилось не отлипать от окна и засыпать Сергея Дмитриевича глупыми вопросами.
Вскоре места стали вполне узнаваемыми. Мы подъезжали к вокзалу King's Cross и позже притормозили у гостиницы Great Northern. Понятно, для Savoy я рылом не вышел. Прогуляться потом на вокзал, поискать проход на экспресс в Хогвартс, что ли? К слову, на съёмках фильма Гарри Поттера герои проходили сквозь колонну между четвёртой и пятой платформами. На самом деле между девятой и десятой платформами нет сквозных проходов. Позже администрация вокзала установила часть тележки с чемоданами на том месте, где якобы находится проход в волшебный мир. Пока об этом знаю только я.
Great Northern Hotel в моё время был трёхзвёздочным отелем. А сейчас это полный шик! Жаль, номер был на двоих и пришлось делить его с Сергеем Дмитриевичем. Как оказалось, он курил. Тут я встал в позу и заявил, что не переношу табачный дым ни в каком виде. При мне ни в комнате, ни в ванной пусть не курит. Кто не согласен, идёт утрясать вопрос к Фурцевой.
После расселения и комплексного обеда в ресторане гостиницы нас повезли по городу. Автобус, закреплённый за советским посольством в Лондоне, никто не отпускал и он ждал нас. С интересом я поглазел на старый-новый для меня Лондон. Не слишком он и изменился. Транспорта меньше. Впрочем, как и туристов. Китайцев среди них точно нет.
Мы добросовестно пофотографировались на фоне известных памятников культуры и вернулись в гостиницу. После ужина Екатерина Михайловна вызвала меня к себе и впервые за всё время поговорила о том, что будет на выставке. Экспозиция уже готова, но никто из нас её не видел. Никакие перестановки недопустимы, а свой этюдник я должен взять сразу. В первый день для меня форма одежды — брюки и белая рубашка с пионерским галстуком.
— От Сергея Дмитриевича не отходишь, — предупредила Фурцева напоследок.
Открытие выставки назначено было на десять утра, но прибыли мы за два часа до этого. Насколько я понял, четверо крепких мужчин из нашей делегации — это охрана. Они деловито и со знанием дела осмотрели все углы. После провели меня по помещениям, показали, где туалет, комната отдыха, и вернули обратно в зал.
Фурцева, как выяснилось, не видела мои космические картины. Их упаковали и отправили морем. Представители посольства приняли и оформили. Смотрелось выставка и вправду достойно. Начиналась экспозиция с Гагарина и Титова. Далее в рамке под стеклом фотографии, как я их рисую. Следующая работа — вид Земли из космоса, и снова в рамке за стеклом «мой светлый образ», и так далее. Полотна чередовались с фотографиями и заканчивался тематический подбор картин на космическую тему моим триптихом.
Но больше всего меня порадовало то, что были подготовлены альбомы с моими репродукциями. Когда и где их распечатали, я так и не понял.
— Сергей Дмитриевич, переводите Саше по возможности всё, что станут говорить гости выставки, — попросила Фурцева. — Пусть он будет в курсе и готов к любым вопросам.
Мой переводчик пообещал делать это, а я задумался, кто из всей этой братии в курсе, что с английским у меня проблем нет? А говорил ли дядя Вова прикреплённому ко мне переводчику о том, что я с пяти лет на языке Шекспира разговариваю? Вот же жук! Мог и не сказать. Ладно, поиграем в эту забавную игру все вместе.
В первый день, собственно, ничего особенного не происходило. Фурцева ближе к обеду встретила двух корреспондентов. Через своего переводчика с ними обсудила, где и как меня сфотографируют. Я попозировал, поулыбался не хуже Гагарина. Посетителей в этот день пришло от силы десятка два. Судя по всему, рекламная работа была проведена из рук вон плохо. Плакат, извещающий, что здесь выставка работ художника из СССР, выглядел за оконным стеклом тускло и невыразительно. Послонявшись без дела весь день, я решил, что нужно менять тактику.
На следующее утро, воспользовавшись тем, что Фурцева удалилась, я вытащил этюдник на улицу и сел рядом со входом в галерею. Прохожие стали первым делом обращать внимание на невиданное здесь явление — советского пионера в красном галстуке. Позже заинтересовались тем, что я рисую. А я клепал картинки космоса на картонках чуть большего размера, чем открытка, и дарил их, предупреждая, что работа не просохла и нужно быть аккуратным.
К тому моменту, как подъехала Фурцева, у галереи вокруг меня стояла приличная толпа. Не менее внушительная была и внутри. Наш работник, торгующий полиграфией и сувенирами, паниковал. Он распродал всё, что было, а подвезти ещё открыток и альбомов с репродукциями из посольства не успевали.
Фурцева же застала тот момент, как я трепался с прохожими о перспективах развития космоса, прогнозируя, что на Марс человек не полетит ещё лет шестьдесят и чего ему там вообще делать? Для осмотра планеты хватит и роботов.
— Сергей Дмитриевич, — пробилась Екатерина Алексеевна к моему переводчику, — что здесь происходит?
— Пропаганда советской науки, — невнятно ответил он.
— Скажите этим всем, что мальчик идёт отдыхать и обедать.
Собравшийся народ дружелюбно покричал мне вслед: «Бай, бай, пионер» и разошёлся.
Фурцева же устроила мне выволочку. Послушав всё, что она пожелала сказать, я напомнил, что вообще-то брал этюдник для этих целей. Даже не так. Я бы его и брать не стал, если бы компетентные товарищи не настояли.
— Ты должен был рисовать внутри галереи.
— Помещение неудачно оформлено. Вы заметили, что с улицы даже плакат плохо видно.
— Сидишь здесь и рисуешь, только здесь, — Фурцева была категорична.
Возражать я не стал. За четыре часа я устроил себе приличную рекламу. Человек двести посетило выставку и наверняка расскажут о ней своим знакомым, а там, глядишь, информация в газетах сработает.
