с людьми короля. На два дня выкуплен один из пяти трактиров в Торуне. Все комнаты в нем, как и в соседнем, выкуплены нами и людьми короля. Встреча состоится поздно вечером, чтобы не было опасности, что кото-либо узнает о Вас или о прусаках, — отвечал Степан, который четыре дня назад прибыл ко мне в Кенигсберг и сейчас сопровождает в польский город Торунь, оказавшийся как бы между Россией и Пруссией, являясь при этом польским.
Встречаться с королем Фридрихом на землях Восточной Пруссии, было бы своего рода попыткой унизить прусаков, чего хотелось избежать. Встретиться в прусских землях не хотел уже я. Все-таки между нашими странами имеется напряжение, и армии стоят друг напротив друга в двухдневном переходе. И это тогда, как просто необходимы войска и на Южном Урале, и на Кавказе, да, и в районе проливов также было бы неплохо иметь резервы.
— Ваше Величество, позвольте Вам еще раз напомнить о тех условностях, о которых было договорено с королем Фридрихом, — сказал Степан, доставая из внутреннего кармана камзола бумагу. — И мы жалуемся на дороги в России?
Степан не выдержал и сделал замечание о плохих дорогах. Действительно, три дня назад неожиданно выпал снег. Мокрые белоснежные хлопья столь быстро покрыли землю, сколь моментально и растаяли уже на следующий день, и теперь дороги размыты, из-за луж не видно ухабов, и даже моя карета с великолепными рессорами и прорезиненными колесами, казалась, абсолютно некомфортной.
— России, Степан, это российские дороги, — ответил я на возмущение своего главного телохранителя.
— Какая ж то Россия, коли на сто верст ни одной церкви, а все кирхи лютеранские, — пробурчал Степан, но быстро опомнился и стал зачитывать условности встречи.
Так, Фридрих должен был прибыть в трактир «Свинья и вертел» за час до того, как должен был приехать я. Видимо, дядюшка опасался того, что я могу на него устроить засаду. Наверняка, общение с русским разведчиком Мельве испугало короля, что и отложилось на его психике. Я не противился подобной мелочи, тем более, что по иным условиям нашей встречи в трактире уже должны находиться люди Шешковского и пять, по словам Степана, лучших бойцов-инструкторов из школы пластунов в Ораниенбауме. Револьверы, безусловно, по условиям должны были сдать, однако, русские оружейники не стоят на месте, и небольшие пистолеты, которые в иной реальности назывались «бульдог», имелись у каждого русского агента и казака.
— Также на встрече, за ужином еду подают только ту, которую изготовят личные повара Фридриха и Ваши, соответственно. Сама встреча продлится не более часа, после чего Вы, Ваше Величество, первым покидаете трактир, — закончил доклад Степан.
Когда я уже подъезжал к тому самому трактиру, ощутил неслабое волнение. Как-то ранее я не думал о том, что Фридрих мог неплохо знать того Карла Петера Ульриха, коим я почти не являюсь, задвинув на затворки своего сознания взбалмошного юнца. Король Фридрих, как и многие в этом времени, склонен к мистицизму, может себе надумать всяко-разного на тему «а царь-то не настоящий». Возможно, у моего волнения были и иные причины, все-таки встречаюсь с одной из самых одиозных фигур восемнадцатого века.
— Вот, племянник, повара наши расстарались и вдвоем выдали весьма недурственные блюда. Этот ягненок под русским соусом мягок и приятен на вкус. Все-таки в России умеют поесть, — сказал Фридрих, как только я вошел в достаточно просторный зал трактира.
Уже немолодой человек со впалыми скулами, можно было даже сказать, с болезненной худобой, в особенности в сравнении с привычными глазу в этом времени пухляшами, встал и изобразил приветливую улыбку. Фридрих распростер руки, как будто желал заключить меня в объятия. Я же не спешил обниматься и расцеловываться со своим родственничком.
Дело было даже не в том, что я, словно инфантильный великовозрастный ребенок, продолжал обижаться на все те слова, что Фридрих говорил обо мне. Так и хотелось моему второму «я» подойти, взять дядюшку за горло и спросить: я ли гольштейнский выродок, выскочка и всякого рода уродец? Хотелось, даже очень, врезать по этим впалым скулам, но на моем лице образовалась еще более приветливая улыбка, чем у моего оппонента. Видимо, дипломатический опыт уже позволял мне быть выдержанным даже на переговорах с такими извращенцами, как мой дядюшка. Я не обнимался с Фридрихом потому, что я император Российской империи, гордой державы, государства, которое готово к противостоянию с Пруссией, либо договорится на устраивающих ее условиях, либо победит и добьется уже более, чем устраивающих ее итогов противостояния.
— Дядюшка, вы еще не пробовали и половины того, что может поставлять моя империя в Пруссию. Много вкусностей изобрели славные русские повара. Знаю, что даже один из таких поваров есть и при Вашем дворе, — сказал я, присаживаясь за стол.
— Я надеюсь, что это хоть не шпион? А-то, право слово, удивили Ваши люди, Карл Петер. Шпион в главном квартирмейстерстве! Неплохо работает Ваш Шешковский! Или это уже результат Грановского? Однако, узнаю, что еще кто-либо на вас шпионит — он будет молить о смерти, — Фридрих состроил зловещую гримасу.
Вышло весьма театрально. Король так же дал понять, что достаточно в курсе кадровых перестановок и реорганизации в Тайной канцелярии. Пусть так, спасибо за то, что дал наводку на еще не пойманных «шпиков».
— Дядюшка, ну, так и ваши шпионы все не хотят покидать Россию. Кстати, благодарю вас, что оставили в живых моего подданного, взамен, заметьте, по доброй воле и лишь из милосердия, я уже распорядился отправить двоих ваших шпионов в Мариенбург, — сказал я и лично налил в бокал вина.
Не то, чтобы я хотел выпить, как по мне, так не лучшего, бордо, а лишь для того, что и в России, и в Пруссии человек, выпивающий с тобой, заведомо переходит в категорию приятелей. Насколько я знал, это самое бордо почему-то рекламирует во Франции маршал Ришелье. Может быть, имеет свои виноградники, а вино на самом деле не столь изящно, чтобы его покупали задорого. Но разговор пока выглядел вполне обнадеживающе. Хотя некоторое обострение и проверка нервов должна состоятся.
— И еще, дядюшка, Вы, конечно, вольны, как мой родственник, именовать меня и Карлом Петером, но, прошу, давайте это имя оставим для приятственных родственных посиделок, которые могли бы состояться. Но, в тот момент, когда решаются судьбы наших государств, я желаю оставаться русским императором Петром III. Для вас, дядюшка Фридрих, только из-за родства и безмерного уважения, могу быть Петром, — сказал я, отпивая из бокала бордо.
Не такая уж и бурда это бордо, вполне себе вино. Но для торжественных моментов я все же предпочту шампанское.
— А Вы изменились, ПЕТР, — сделал Фридрих логическое ударение на имени. — Уж не знаю, что повлияло на Ваше становление, как политика и монарха, но, признаюсь, никакого отвращения или пренебрежения с моей стороны вы не услышите. Мы много друг другу наговорили гадостей, и эта встреча должна была состояться раньше, вот только ваш союз, десять лет тому назад с юбками… признаться, я был разочарован, — сказал Фридрих, имея в виду маркизу де Помпадур и Марию-Терезию.
— Впрочем, мы здесь в этом Богом забытом трактире, значит, не все потеряно в наших отношениях, о которых стоило поговорить, — сказал я, стремясь перейти к делу.
Если встреча должна продлиться не более часа, а только на приветствие у нас уходит больше пяти минут, то пора бы переходить к сути.
— А Вы нетерпеливы, мой племянник. Молодости, а я считаю вас еще молодым, свойственно быстрое принятие решений. Вот и вы, Петр, решили некогда взять Константинополь, и вам этого не простили. Признаться, если бы я имел владения на Средиземном море или там были бы существенные интересы для Пруссии, то мы бы уже с вами стояли на каких-нибудь холмах и смотрели, как дерутся наши солдаты. Да, кстати, — Фридрих встрепенулся, выражая, явный интерес. — Вот, скажите, эта ваша Дикая дивизия, — они, действительно, такие звери, что режут головы и пьют кровь? Некоторые мои генералы даже в этом уверены. Я же считаю, что это такой ход, чтобы неприятель боялся самого названия дивизии, не говоря о том, чтобы мужественно с ним сражаться. Развенчайте мифы, — очередная улыбка на холодном лице короля.
— Истина, как это бывает часто, дядюшка, посередине, — ответил я.
— О, да, мне писал мой, — тут Фридрих надел маску скорби. — невинно убиенный друг Вольтер, что вы еще тот
