Марко благодарно кивнул.
– За мой счет. – Извозчик щелкнул пальцами. – Regalo[49].
Марко молитвенно сложил руки:
– Grazie, grazie.
– Не то чтобы я был добрый католик или вроде того, – сказал кучер, поднимая мешок. Марко двинулся за ним следом. – Каяться буду перед тем, как испустить дух. Я из тех парней, что едят добрый стейк с кровью в Страстную пятницу. Знаю, знаю, смертный грех. А может, и не такой уж смертный, а? Видишь? Я даже не понимаю разницу. Суть в том, что я не прочь увидеть лик Господа, раз уж окажусь на том свете, но на этом мне тяжело приходится со всякими там заповедями. Понял, о чем я?
Марко пожал плечами.
– Эгей, что ж я делаю-то, забиваю тебе голову своими проблемами, когда у тебя собственных полно! По тебе видно, что ты тот еще бедолага, приятель, будто только что слушал самую грустную оперу на свете.
Марко кивнул.
– Любишь оперу? Все эти итальянские парни, Пуччини, Верди… Я о них слышал. А великий Карузо?[50] Он тоже из ваших. Я ходил взглянуть на него в Мет, за двадцать пять центов. Стоячие места. Надо бы тебе хоть разок тоже в Мет сходить.
Марко забрался в повозку, златозубый извозчик положил рядом с ним мешок, а сам сел на козлы и взял поводья.
В первый раз с тех пор, как Марко покинул Скильпарио, ему улыбнулась удача.
Чиро буквально заполнил собой крошечный смотровой кабинет на втором этаже больницы Святого Винсента. Голова почти касалась потолка, пока он не сел на кушетку. Юная монахиня в синем, представившаяся как сестра Мэри-Фрэнсис, наложила повязку на зашитую рану.
Ремо и Карла стояли у стены и смотрели, как она обрабатывает руку Чиро. За месяцы, прошедшие с приезда Чиро, вдохнувшего в мастерскую новую жизнь, бездетная пара начала наслаждаться запоздалым родительским опытом. Но даже здесь проявлялось различие характеров. Ремо думал о боли, которую испытывает Чиро, а Карла – о том, во сколько упущенных рабочих часов обойдется этот несчастный случай.
– Могу я воспользоваться вашей помощью? – спросила сестра Мэри-Фрэнсис, оборачивая руку Чиро полосой кипенно-белого полотна. – К нам поступила итальянская девушка, и я не в состоянии с ней объясниться.
– А она хорошенькая? – спросил Чиро. – Я мог бы быть переводчиком.
– Ты неисправим! – воскликнула Карла.
– Как ты выучил английский? – спросила монахиня.
– У девушек с Малберри-стрит, – фыркнув, ответила за него Карла.
– Вот так-то, синьора, – сказал Чиро хозяйке. – Я не впустую провожу время с девушками. Учусь и английскому, и жизни.
– Ты уже достаточно знаешь о жизни, – сухо парировала Карла.
– Насколько серьезна рана, сестра? – спросил Чиро.
– Довольно глубокая. Я бы попросила вас держать ее забинтованной. Даже и не думайте сами выдергивать нитки. Придете еще раз – и я сниму швы. Сможете зайти недели через три?
– Три недели в бинтах? – застонал Чиро. – Я должен работать, шить башмаки.
– Делайте то, с чем справитесь одной рукой, – сказала сестра.
Энца смотрела, как солнце опускается за деревья Гринвич-Виллидж. Из окна, выходившего на Седьмую авеню, она видела сплошные ряды домов. Цвета Нью-Йорка были для нее внове – желтовато-красный и землисто-бурый с абрикосовой глазурью так отличались от ярко-синего и нежно-зеленого родных горных деревушек. Если даже свет в новой стране настолько другой, можно представить, что же ее ждет дальше.
Сестра Джозефина записала: «Энца Раванелли».
– Это ваше полное имя?
– Винченца Раванелли, – поправила она монахиню, не отрывая взгляда от улицы. Она не могла представить, что могло задержать отца так надолго.
– А вы знаете, что эта больница носит имя святого Винченцо?
Энца с улыбкой обернулась.
Сестра спросила:
– Вы верите в предзнаменования?
– Да, сестра.
– Я тоже. Что же, вот хорошая примета!
– Далеко отсюда до Хобокена? – спросила Энца.
– Совсем близко. Посмотрите в окно. Это сразу за мостом, где садится солнце.
– И как там?
– Очень много людей.
– Наверное, в Америке везде так?
– Нет, в Америке есть широкие просторы, где только поля, холмы и ничего больше. Например, в Индиане или Иллинойсе. Там одни фермы.
– Я так далеко никогда не заберусь, – сказала Энца. – Мы приехали заработать денег на собственный дом. И, как только это сделаем, вернемся в Италию.
– Все мы, приезжая сюда, думаем, что вернемся домой. А потом вдруг оказывается, что дом теперь здесь.
Извозчик соскочил с козел и помог Марко спустить на землю багаж. Марко посмотрел на главный вход больницы. Здание из песчаника занимало целый квартал. Марко потянулся в карман за деньгами.
– За мой счет, приятель, – улыбнулся извозчик.
– Пожалуйста, – сказал Марко.
– Нет-нет. – Златозубый запрыгнул в двуколку. – Arrivederci, дружище.
Он тронул поводья и, посвистывая, уехал в ночь с легким сердцем человека, который только что сделал доброе дело.
Марко подошел к сидевшей за стойкой молодой монахине-ирландке, вооруженной телефоном, большой тетрадью в черной кожаной обложке и чернильным прибором. Она заведовала приемным покоем. Низкие скамейки вдоль стен были заполнены пациентами.
– Parla italiano? – спросил Марко.
– Вы кого-то ищете? – ответила она по-английски.
Марко не понял вопроса.
– Вы больны? – спросила монахиня. – Выглядите здоровым. Может быть, вы ищете работу?
Марко жестами показал, что не понимает ее. Он схватил со стола самопишущее перо, написал имя дочери и лихорадочно замахал перед монахиней клочком бумаги.
Она прочла имя и сверилась со своей книгой.
– Да, мисс Раванелли здесь. Я провожу вас.
Марко поклонился и сказал:
– Mille grazie.
Он поспешил за монахиней по лестнице на третий этаж, перескакивая через ступеньку. Когда Марко пересекал площадку второго этажа, распахнулась дверь, из нее вышли Чиро, Ремо и Карла.
– Этот тип только что с парохода, – сказал Чиро, провожая Марко глазами.
– Помнишь свой первый день здесь? – спросил Ремо. – Ты чуть было не поймался на запах французских духов портовой шлюхи.
Чиро и Ремо начали спускаться по ступенькам.
– Куда это вы собрались? – спросила Карла сверху.
– Обратно в лавку, – ответил Ремо.
– Ну уж нет. Мы идем в часовню, чтобы помолиться за скорейшее исцеление руки Чиро.
– Карла, меня ждут заказы! – попытался возразить Ремо.
Супруга наградила его убийственным взглядом.
– Чиро, мы отправляемся в часовню, – сказал Ремо. – Следуй за хозяйкой.
Марко ворвался в палату и заключил дочь в объятия. Его сердце преисполнилось радостью, какой он не испытывал с того дня, когда она родилась. В первый раз после расставания с домом он чувствовал, что удача возвращается. Чиновник на острове Эллис не задавал ему лишних вопросов, человек с золотыми зубами подвез его, а теперь он увидел, что дочери лучше.
