Вот уже для двух сальварсанских меньшинств визит императора Павла стал каким-никаким, а спасением. Однако среди подарков России великому латиноамериканскому другу и дяде имелось еще многое; целый самолет в прилетевшем караване был наполнен учебными пособиями для сальварсанских школ, пособия были более-менее одинаковые, но зато очень дефицитные, Павел привез прекрасно обработанные и укрепленные человеческие скелеты, на них теперь имелась возможность преподавать малышам такую важную науку, как остеология, наука эта очень важна для истинного сальварсанца, слишком уж изнеженного государственным обеспечением, слишком уж занятого размышлениями о том, на кого ставить в субботу на гальере, на петуха ли колченогого Харамильо, на скорпиона ли толстой Сильвины; скелеты были развезены по школам в городах и деревушках, но кое-что, конечно, уплыло на сторону, один особенно аккуратно упакованный скелет перевезли через границу и продали на рынке в Бразилии, в захолустном Барселусе, что на Рио-Негро, но там подвыпивший покупатель переезжал через реку и выронил скелет прямо в стремнину, она же вынесла скелет в Амазонку, где его пытались обглодать местные мелкие пирайи, на дикий бразильский манер именуемые пираньями, но не преуспели; скелет плыл и плыл мимо Манауса, Обидуса, Монти-Алегри и Порто-Сансаны, наконец, был замечен с набережной в Макапе, но его приняли за обыкновенный скелет, не ведая о том, что по Амазонке плывет чудо, сработанное умельцами Ломоносовского проспекта, которые уже давно перешли от подковывания английских блох к этому более доходному и безопасному промыслу; скелет так и уплыл в Атлантический океан, где был сожран оголодавшим китом-касаткой, каковой хищник от этого пожирания немедленно превратился в птичку колибри, улетел на юг, на островок Пакета, что напротив Рио-де-Жанейро, там уселся на ветку и стал распевать отлично отколиброванные песни, их и сейчас ездят слушать богатые кабокло, кафузы и курибока.
Но и это было еще далеко не все, что привез с собой император. Грузовой отсек последнего самолета эскадрильи был целиком занят подарками Президенту от его родного отца, великого князя Никиты Алексеевича, заранее согласованными по дипломатическим каналам; кое от чего Президент отказался, ибо много ли найдется вещей в мире, которыми Сальварсан сам по себе не обладал бы в достаточном количестве, однако же цистерну с подрощенными мальками знаменитой русской рыбы «золотоперый подлещик» самолет привез, заранее было проверено, что подлещик прекрасно уживается с культурными видами пирайи, говорит по-человечьи и по-рыбьи одинаково хорошо, не только в короткий срок изучил испанский язык, но — и это главное — обладает большим даром убеждения; Президент лично намеревался провести с подлещиком собеседования и консультации, без посредников, потому что тоже одинаково хорошо говорил на испанском и на русском. В том же самолете прибыли и другие подарки от великого князя Никиты Алексеевича сыну; особенно ценными среди них могли считаться отборные раки из Угрюм-лужи, некоторые, не соврать вам, ну с крупную курицу, хотя в истории Нижнеблагодатского известны и более крупные экземпляры, но этих сношарь-батюшка оставлял при себе как племенных производителей; пива князь тоже прислал, домодельного, самодоходчивого, лично давал инструкции, когда бабы его варили, рецепт пива этого был копейка в копейку тот же самый, что у поповен, — «нижнеблагодатское сосновое», однако князь считал пиво поповен нешибистым и квелым, потому для любимого сына велел сварить фирменное, какового направил в дар шесть сорокаведерных бочек, но шестая в самолет не влезла, ее отдали синим гвардейцам из внешней охраны сельского периметра, пиво немедленно было в караулке пущено в ход, после чего гвардейцы дружной кучей захрапели на полу, вызвав у сторожевых Настасий единодушную брезгливую улыбку, однако Президент, когда пиво и раков доставили в Паласьо де Льюведере, изволил испить отцовского варева два полных кувшина, закусил парой весьма клешневитых раков, чем-то похожих на стервятника-урубу, а размером в половину его же, если стервятника брать за пример не очень крупного; в ответ на вежливый вопрос Долметчера, что Президент изволит передать родителю по поводу подарков, Президент что-то тихо сказал и повел левым локтем, но поднаторевший в общении с главой государства мулат понял, что пиво и вправду шибистое, за это отцу благодарность, что раки и впрямь клешневитые, за это благодарность сугубая, а в качестве ответного дара посылает Президент отцу много всякой всячины, список ответных даров Долметчер застенографировал на манжетах, удивившись лишь одному из предметов, попавших в список, — дюжине старинных испанских аркебуз, в точности таких, с помощью каких в шестнадцатом веке завоеватели истребили племя индейцев-людоедов бороро, ну, если уточнять, то их не истребили, а выгнали в Бразилию и в горы, где ими почти сто лет лакомились тогдашние каннибалоеды, ну, а зачем великому князю, живущему в своем селе посреди первопрестольной российской столицы, каннибалобойные аркебузы — Долметчер представить не мог, но счел, что Президенту виднее, а Настасьи вообще любую вещь в хозяйстве используют, лучше уж пусть из аркебуз лупят по нарушителям границы-периметра, чем из гаубиц, что уже случилось и от чего в Москве земля тряслась, даже заводская труба на предприятии имени Макса и Морица дала трещину.
А вечером первого же дня имела место в русском посольстве грандиозная годерия, или, говоря по-русски, халява, — слово это, «ла халява», кем-то случайно брошенное, прозвучало очень по-сальварсански и тут же вошло в столичный диалект, которым последнее время кое-кто щеголял даже в Аргентине, с этой страной Сальварсан дипломатических отношений не имел, а вопрос о том, имеет ли он с ней пограничные отношения, имел философский характер: граница Сальварсана и Аргентины представляла собою одну точку в юго-западном углу страны, ибо к границе нелепо длинного юго-западного соседа Бразилия не примыкала, там длинным клином тянулась к северу сужающаяся полоска аргентинской земли, в конце концов мизинцем дотягиваясь до Сальварсана; место это считалось таинственным, полагали, что там расположены уж заодно и рубежи пятого сальварсанского соседа, загадочной державы Тлен, но другими это оспаривалось, ибо точка, строго говоря, приходилась не на землю, а на воздушное пространство, на жерло потухшего вулкана Ягуачо, уходящее в неизмеримые глубины земной коры, — из этого жерла, по индейским поверьям, когда-то вышел весь видимый мир, и куда в один прекрасный для предусмотрительных людей день весь мир и провалится; пока что таковое тотальное проваливание не случалось, но в жерло вулкана один за другим соскальзывали принстонские альпинисты-энтомологи в поисках новых бабочек, никто их больше не видал, в Южной Америке по крайней мере; бытовала легенда, что те из них, кто безболезненно добрался до дна вулкана, немедленно находили нам утопическое убежище и вовеки веков выбираться назад не хотели. Вулкан не зря носил название Ягуачо, именно на его склонах водились описанные еще Святым Иаковом Шапиро оборотни-ягуары, ныне вымершие, которых не следует путать с оборотнями-пумами, в просторечии пуморотнями, существами довольно мирными, в Сальварсане давно и по большей части безвозвратно перекинувшихся в людей, ибо не из идиотов же состоит племя, чтобы прыгать по сельве, где тебя любой заблудившийся полковник Фоссетт подстрелит за здорово живешь, тогда как в человеческом виде в Сальварсане любой из пуморотней считался коренным сальварсанцем и имел равные с прочими сальварсанцами права; к тому же на заселенном почти одними пуморотнями плоскогорье Сан-Президенте всюду так неистребимо пахло кошатиной, что ни один нормальный человек по доброй воле туда не стремился, плоскогорье жило почти целиком на самообеспечении, лишь пирайевое филе доставляли с равнины караваны мулов, ну, а рояли «Бехштейн» для дочерей богатых пуморотней-плантаторов обычно сбрасывали на парашютах, ни один еще не прибыл поврежденным, только одного молодого пуморотня пришлось в Буэнос-Айресе обучить на настройщика; плантаторы выращивали знаменитую на весь мир сальварсанскую валерьянку, которой все плоскогорье пропахло до небес, забивая даже запах кошатины, плантаторы также выращивали восковую пальму, неприхотливую до того, что она согласна давать воск на высоте до четырех тысяч метров, воском запечатывали флаконы с валерьянкой, увозимые теми самыми караванами мулов, которые доставляли на плоскогорье мороженую президентскую пирайю.
В русском посольстве тем временем вовсю пила и ела на годерию, то есть по-сальварсански «на халяву», вся местная элита, не исключая и толстую Марию-Лусию, настоятельницу бардака, то есть монастыря анастезиек, толщиной соперничавшую с русским канцлером, — среди сальварсанцев даже заключались пари, кто из двоих толще, но победить в таком пари было невозможно, потому что ни настоятельница Мария-Лусия не согласилась бы встать на весы, она как-никак берегла фигуру от незаконного контроля, ни тем более канцлер, которого дириозавр приучил беречь данные о своем весе как государственную тайну, — в посольстве оба ели и пили от пуза, канцлер туго запомнил, что раз в неделю есть можно все что угодно и сколько захочется, а Мария-Лусия столь же твердо блюла анастезийский обет, ела и пила сколько влезет все семь дней в неделю, ибо это и душе удовольствие, и страстным сальварсанцам чистое восхищение, мода на красоту в стране царила отчасти турецкая, кем-то пущенная в обиход старинная пословица, что девяносто пять процентов любит толстых женщин, а пять процентов — очень толстых, по сальварсанским понятиям была бы верна, кабы цифры в ней поменять местами, вообще можно было бы утверждать, что очень толстых женщин любят все сто процентов сальварсанцев, кабы не пуморотни с плоскогорья Сан-Президенте, где валериана не дает женщинам войти плотью в благодать; там, при выкапывании корней и сборе остальных частей растения, сборщики лучшую часть корня кладут не в корзину, а в полотняный мешочек на груди, для своих нужд, только члены племени знают, в какой день и час суток валериана истинно «готова», и есть у них поверье, что лучший корень образуется у того растения, на которое зеленым горящих взором, сузив растянутые по вертикали зрачки, старый пуморотень посмотрит ровно в осеннее, то бишь майское полнолуние, затем такое растение следует перевязать выпавшим пуморотневым усом, лучше седым, за такую валерьянку нелегальные скупщики из штата Колорадо платят бешеные деньги, называют по-научному «берсерк чумовой», а сторонние сборщики-воры, по-сальварсански «чакальос», норовят эти корни выкопать раньше срока и опять же в Колорадо продать, но если попадаются на месте преступления, то их по старинному обычаю сбрасывают в жерло безмолвствующего вулкана Ягуачо и пусть уж они там на дне просят убежища, — только бы среди плантаций их не видел больше никто, шакалов, тоже мне, семьдесят четыре хромосомы побегучих.
