Король затряс головой, отгоняя проклятое наваждение. Тем временем схватка постепенно утихла. Стало видно, что прусская пехота сумела выстоять. Она понесла огромные потери, строй ее смешался, вместо геометрически правильных линеек батальонов теперь на высотах тут и там виднелись кучки окровавленных, потрепанных оборванцев. Однако они победили! Точно такие же разрозненные и потрепанные кучки русских кирасир катились обратно по долине, провожаемые залпами прусской артиллерии. Снова пехота оказалась сильнее отборной кавалерии.
– Ну, что, Ведель, – широко улыбнулся король, не успев нацепить маску ледяной невозмутимости, – теперь вы видите, что атака русских была форменной глупостью. Мы выиграли это сражение! Нужно только нанести последний решающий удар. Чтобы добить русского медведя.
– Да, ваше величество, – поспешил согласиться Ведель, хотя совершенно не разделял уверенности Фридриха. – Знамена вашего величества всегда овеяны славой победы!
* * *
– Ну, что же, теперь наш черед, – со странной смесью игривости и мрачности произнес гусарский полковник. – Кирасиры разбили строй пруссаков, нам предстоит довершить дело. Трубите атаку.
Пронзительные звуки горнов встряхнули гусаров, шеренги цветастых ментиков выровнялись, и кавалеристы начали спускаться с холма. Пруссаки, завидев новую опасность, засуетились. Было видно, как офицеры, размахивая саблями, пытаются выстроить солдат в каре, как и положено для отражения атаки кавалерии. Однако слишком силен был удар кирасиров, слишком много сил и крови стоил он пруссакам. Окровавленные, растерянные солдаты суматошно метались среди людских и конских трупов, но никак не получалось у них сбить плотный строй, без которого не стоило даже надеяться на успех. И все-таки мало-помалу они собирались вокруг знамен с черными орлами.
Петенька, сделав знак Северьяну и корнетам, тоже тронул лошадь, держась позади первого эскадрона. Северьян, конечно же, скорчил умоляющую гримасу – его отношения с лошадьми никак не налаживались, – но перечить не посмел и следовал за господином. На лицах же мальчишек снова заиграл румянец, они оживились, предвкушая схватку.
Пруссаки начали стрелять, пули с противным чмоканьем ударяли в землю, двое или трое гусаров вылетели из седел, но их лошади, подхваченные общим порывом, не покинули строй. Эскадроны, набирая ход, неслись вниз по склону.
– Рысью! – долетела команда полковника.
Строй синих мундиров, окутанный рваными клубами порохового дыма, приближался. Петенька уже мог различить поблескивание штыков. Теперь кавалеристам предстояло самое сложное – с разгона подняться на противоположный склон долины, именно в этом месте лежало особенно много трупов и пехотинцев, и кирасиров. Но хорошо вымуштрованные лошади, подчиняясь железной воле всадников, не обращали внимания на препятствия. Петеньку слегка замутило, когда он понял, почему конская рысь стала чуть валкой.
Прусские пули так и свистели, рядом с воем пролетело ядро, которое, однако, никого не зацепило. Петенька пришпорил лошадь, стараясь не отстать от гусар, и сжал слегка взмокшей ладонью саблю. Совершенно неожиданно он понял, что боится! У него даже зубы слегка застучали. А впереди, за рваной пеленой дыма, показались прусские шеренги. Офицерам все-таки удалось навести подобие порядка, первый ряд припал на колено, второй целился поверх их голов.
Однако гусары летели, словно буря, и даже грянувший залп пруссаков не мог их остановить. Несколько всадников вылетели из седел, какая-то лошадь с визгом забилась на земле, заливая все кровью, брызжущей из простреленной головы. Петенька влетел в завесу едкого порохового дыма, от которого сразу закашлялся и даже выпустил саблю, оставив ее болтаться на правом запястье. Но все это длилось одно мгновение, не более, эскадрон пролетел сквозь синеватую завесу и оказался прямо перед строем пруссаков. Первая шеренга лихорадочно перезаряжала фузеи, вторая целилась. Офицеры размахивали шпагами, что-то натужно кричали, но Петенька словно бы оглох. Нет, не от испуга, но ведь все прусские фузеи смотрели прямо ему в грудь.
– Галопом! – словно сквозь вату долетела команда полковника, и Петенька отчаянно наподдал шпорами коню.
Пруссаки снова открыли огонь, хотя стройного залпа у них не получилось. Кто-то жаркий и хищный рванул Петеньку за плечо так, что он едва не вылетел из седла. Но боли не было, и краем глаза Петенька заметил, что пуля только сорвала эполет и разодрала в клочья мундир. Стройные ранее шеренги гусар рассыпались, несколько всадников вырвались вперед, и Петенька обнаружил неожиданно для самого себя, что он летит чуть ли не впереди всех. Перед ним колебалась неровная синяя стена мундиров и тусклых медных гренадерок, поблескивающие иголки штыков.
Он снова покрепче сжал саблю и еще раз пришпорил коня. Прогремел еще один прусский залп, практически в упор, но гусары уже врезались во вражеский строй. Истошные крики, брызги крови, вспышки… Петенька окончательно перестал соображать, он видел только, что конь несет его прямо на штыки. Но пруссаки словно бы разлетелись в стороны, и он оказался прямо в гуще строя. Привстав на стременах, Петенька заорал что-то невнятное, скорее это было просто звериное рычание, и нанес бешеный удар. Закаленный клинок рассек голову до нижней челюсти, полетели липкие красно-серые брызги. Рядом крутились другие гусары, бешено размахивающие саблями, но и пруссаки, сбившись мелкими кучками, пытались отмахиваться штыками. Началось форменное безумие: окровавленные лица, испуганное ржание лошадей, хриплые крики, вспышки выстрелов, рваные клочья дыма, стоны, отвратительный запах вспоротых кишок, красная пелена в глазах.
Гусарский полк прорвал первую шеренгу пруссаков, разметал их в стороны, и когда Петенька пришел в себя, стряхнув багровый морок, то обнаружил, что совершенно цел, только мундир порван в нескольких местах и вся его правая сторона заляпана подсыхающей кровью. Но ведь это не страшно? Но впереди снова синели прусские шеренги, над которыми трепыхалось мокрое полотнище с черным орлом. Ниоткуда возник полковник, который отечески похлопал Петеньку по плечу:
– Не думал, не думал, что ты такой мастер. Потрясающий удар, я даже не предполагал, что офицеры Тайной канцелярии на такое способны. Вы же едва не развалили его напополам.
Петенька зарделся:
– Что вы, господин полковник, просто сабля хорошая.
– Ну-ну, не скромничайте, молодой человек, – ухмыльнулся полковник. – Кроме хорошей сабли я увидел еще и хорошую руку. Да, вы ведь первым ворвались во вражеский строй, я обязательно доложу об этом командующему. – Но тут лицо его затвердело, и он рявкнул: – Они еще держатся! Трубач, построение! Новая атака!
Гусары собрались, и хотя их строй стал заметно реже, глаза всадников горели боевым огнем. Резкий звук трубы – и полк ринулся вперед. Морось, сыпавшая до этого, перешла в дождь, и Петенька начал даже опасаться, что почва слишком размокнет, что сделает кавалерийскую атаку невозможной. Нет ничего более жалкого, чем гусар, увязший в болоте. Но полковник не собирался этого дожидаться, он махнул саблей, указывая направление, и потрепанные, окровавленные шеренги послушно рванулись дальше.
Пруссаки открыли беспорядочный огонь, но остановить русских не сумели. Перед строем валялась целая груда трупов, человеческих и конских, но это не остановило гусар. Лихими прыжками они перелетали через неожиданное заграждение и врезались прямо в синюю шеренгу. Кажется, конь сам решил, что ему следует делать, потому что Петенька даже охнуть не успел, как снова очутился среди неприятелей. Не конь, а птица! Теперь ему пришлось сражаться за свою собственную жизнь, с таким ожесточением бросились на него пруссаки. Он колол и рубил наотмашь, отсекая руки, пытавшиеся стащить его с седла, отбивал штыки, но не всегда успевал, и пару раз горячая сталь полоснула его по бедру. Он даже успел удивиться: когда это вражеские гренадеры ухитрились раскалить свои штыки и зачем это вообще делать? Самое же главное – он навек зарекся участвовать в кавалерийских атаках. Издали это смотрелось гораздо красивее, а здесь какой-то безумный водоворот пороха, стали, огня, дыма, свинца и крови. Сейчас Петенька начал понимать, почему захлебнулась атака кирасиров Зейдлица при Кунерсдорфе, ведь выдержать такое было свыше человеческих сил.
* * *
Король стоял, вцепившись заледеневшими руками в камни невысокой ограды. Проклятое военное счастье снова обмануло его! Мимо фермы бежали сначала отдельные солдаты, двое, трое, пятеро… Командир королевского конвоя вопросительно поглядывал на Фридриха, ожидая приказа перехватить дезертиров, после чего их наверняка ждал бы расстрел, но король молчал. Он видел, что атака русских гусар пробила-таки центр прусской армии, и в эту брешь с грохотом прибоя ринулась вся русская армия, захлестнув долину. Длинные, ощетинившиеся сталью, зеленые шеренги пехоты, поредевшие, но все еще грозные железные эскадроны кирасиров, и казаки, эти дикие казаки, о которых столько рассказывали сплошные ужасы. Шувалов, этот проклятый Шувалов, предусмотрительно не пустил их в дело во время сражения, потому что они не выдержали бы столкновения с регулярной армией. Но во время преследования армии разгромленной им цены не было.
