В Жироне князь задерживаться не стал — арагонское войско еще отнюдь не было разбито и во главе со своим королем ошивалось где-то неподалеку, зализывая раны и в ожидании идущего из Новой Кастилии подкрепления, о чем Егору уже давно доложили соглядатаи из Наварры. Остаться в сдавшемся на милость победителей городе неминуемо означало загнать себя в ловушку, выбраться из которой может оказаться весьма затруднительным делом, а потому Егор предпочел понапрасну не рисковать, хоть и силен был соблазн показать себя да устроить пир по случаю славной и вовсе не кровавой победы.
Пир устроили, да, но лишь к вечеру следующего дня, уже точно зная, что вражеские войска отошли к Сарагосе. Люди князя встали лагерем на склонах холма, близ реки, пологой излучиной огибающей плоские горные кряжи. На случай внезапного нападения повозки все же поставили поперек дороги, выставили посты, отправили посматривать по холмам конные разъезды. Князь всегда был осторожен и разгильдяйства в вопросах обороны не терпел — заснувшего часового вполне мог повесить, и о том знали все.
Вот и пир устроили вовсе не со вселенским размахом, как наверняка поступил бы тот же король Альфонсо даже в случае куда менее грандиозной победы. Тихонько так сели, по-домашнему, пушечными салютами окрестности не будоражили и голых девиц в качестве танцовщиц из Жироны не звали, хотя кое-кто и предлагал.
— А вот шиш вам! — огорошил повес Егор. — Сначала дела сделаем, а уж потом веселиться будем. Сейчас же победу отметим — просто потому, что надо. Ведь, я знаю, есть такое поверье — ежели удачу не отмечать, так она и отвернуться может.
— Ого! — лично притащив бочонок с вином из захваченных в Жироне запасов, обрадованно потер руки Джон Осборн. — Это вы сейчас все правильно сказали, сэр!
— А я всегда все говорю правильно, — ухмыльнулся Егор. — Что ж, повелеваю начать пир!
Пушки, конечно, не пальнули, но рога с трубами затрубили, и даже недолго погрохотал большой барабан. Погрохотал бы еще, да князь приказал не сильно шуметь, потому обошлись трубами, рожками да лютней, весьма кстати нашедшейся у одного молодого рыцаря из нормандского города Кана. Звали рыцаря шевалье Жан-Мари Ле Рой Арман де Сен-Клер, и, несмотря на столь звучный титул, сей славный юноша вовсе не был, как могло показаться, графом — обычный рыцарский род, весьма обедневший за последние годы сражений, Нормандию ведь кто только ни грабил!
Даже оруженосца и того у парня не было, лишь верный конь, щит с фамильным гербом в виде бегущего по лазоревому полю серебряного единорога, видавшие виды доспехи да лютня. Ну еще, конечно же, в потертых ножнах меч.
— А ты умеешь ли петь-то, Арман? — на всякий случай спросил князь по-английски — французский он понимал с трудом, а шевалье де Сен-Клер как раз неплохо владел английской речью. — Понимаешь, есть ведь такие люди, что вроде умеют и петь, и играть, да вот только слушать их нет никакой охоты.
— О, сир, — вступился за Армана Ла Гир, — уверяю вас, сей юный шевалье поет и играет не хуже любых трубадуров!
— Ну, вот и послушаем! — выпив вина, воскликнул князь.
Усевшись на ствол поваленной ветром ели, Сен-Клер тронул пальцами струны:
Быстро жизнь уносится,
Предана учению!
Молодое просится
Сердце к развлечению!
Кто-то из свиты Ла Гира тут же перевел песнь на немецкий.
— О, да ты поешь, как школяр, славный Арман! — Егор похлопал в ладоши. — Неужто был когда-то студентом?
— У меня много знакомых средь них, — встав, учтиво пояснил юный шевалье.
На вид ему было лет около двадцати, невысокого роста, худ, не сказать, чтоб силен, но какой отвагой пылали синие, как море, глаза, казавшиеся для столь узкого лица слишком уж большими!
Тряхнув темными локонами, рыцарь де Сен-Клер поставил на ствол затянутую в узкую штанину шоссов ногу в остроносом башмаке из темно-голубой замши. Слева башмак был неумело заштопан белой суровой ниткой, справа же зияла дырка. Что ж, бывает… ничего, в испанском походе столь достойный шевалье, несомненно, добудет себя и кое-что еще, кроме славы, а бился Арман смело. И играть умел — тонкие пальцы так и летали по струнам, еще и ногой притоптывал в лад, да и пел неплохо.
Весело было пить вино под такую песню, вовсе не рыцарскую — студенческую.
— Она просто веселая, — прояснил свой репертуар рыцарь. — А вообще, я и «Шансонету тедешу», и «Л’омм армэ» знаю. Только это все хором петь надо.
— Ну, до хора мы вряд ли сегодня дойдем, — улыбнулся Ла Гир и, нагнувшись, шепотом пояснил Егору, что шевалье Сен-Клер еще и читать и немножко писать умеет.
— Хотя вы, быть может, этому и не поверите, сир.
— Почему ж не поверить, коль у вашего шевалье в друзьях студенты? А это народ грамотный… кроме того, еще и наглый.
Князь хотел сказать «веселый», да перепутал французские слова, вот и вышло «наглый», а все и поддержали: мол, в самую точку попал, эти студиозусы — они такие, палец в рот не клади да береги дочерей и жен!
Тут же — после очередного кувшина вина — пошли в ход всякие байки про студентов, байки весьма пикантные и сейчас пришедшиеся весьма кстати — скинуть нервное напряжение похода.
Допев студенческую песнь, Арман поклонился и тут же начал другую — уже более рыцарственную: о любви к прекрасной даме с голубыми сияющими глазами и «шейкой, как гузка утенка», — именно так князю и перевели.
— Надо же — как гузка, — покачал головой Егор и вдруг замолчал, услыхав явственно раздавшийся где-то на склоне холма звук рога.
Трубадур тоже замолк и опустил лютню. Звук повторился.
— Небось наша сторо́жа трубит, — негромко предположил воевода Онисим. — Схватили кого-то.
— Это боевая труба! — насторожился Ла Гир. — Труба Арагона!
Пирующие тут же схватились за мечи и кинжалы, впрочем, столь же быстро и успокоились, вполне справедливо предполагая, что вражеское войско часовые уж не прошляпили бы никак.
Значит, не враги…
Но Ла Гир сказал — арагонский рог… или труба… а ему в таких делах доверять можно.
Следующий сигнал послышался уже совсем близко, а вот донесся и стук копыт, словно чей-то небольшой отряд рвался на поляну из лесной чащи.
Он и рвался. Отряд. Вражеский, судя по алым с золотом полосам Арагона на стягах, щитах и плащах. Да, все это были вооруженные люди в доспехах и со щитами… правда, в окружении русской дружины, отнюдь не склонной шутить. Да и было чужаков от силы полторы дюжины: какие-то воины, барабанщики, знаменосцы, а впереди на белой лошади — невероятно расфранченный тип! Без лат, в шитом арагонскими гербами плаще из алого шелка, в белой пижонской котте, усыпанной жемчугом, с небольшим мечом в сафьяновых ножнах. Белое холеное лицо, золотистые локоны, бархатный голубой берет со страусовыми перьями, ценой по сотне золотых реалов за штуку — примерно столько зарабатывал за год весьма квалифицированный врач, нанятый небедной городской коммуной.
