Реестровая запись 05-11008. Статус системы: бездействие / неактивна. Статус оболочки-носителя: зарядка 0 % / разряжен. Статус исходной матрицы: режим ожидания. Статус реципиента: нет данных / не обнаружен. Хронопривязка: нет данных / невозможна. Общее время ожидания: 69:02:14:08:38:44 ± 0,002 сек.
— Сейчас направо и на следующем перекрестке — налево, — сверившись с картой, самой обычной бумажной картой, расстеленной на коленях, а вовсе не новомодным GPS-навигатором, сообщил тот, кого давешний прапорщик назвал Дмитрием. — Там будет небольшая улочка и с правой стороны школа. Нам типа туда.
Водитель, согласно документам — между прочим, самым настоящим, так что вэвэшник не ошибся — значившийся оператором Вадимом Никоновым, послушно сбавил скорость, поворачивая направо по улице, заросшей высокой, в пояс травой, пробивающейся сквозь давным-давно растрескавшийся асфальт. Кое-где дорогу преграждали кусты и даже самые настоящие деревья, успевшие вымахать на десяток метров: подстегнутая радиацией природа за двадцать с небольшим лет сумела отвоевать у города большую часть его территории.
Стоящие вдоль улиц дома, почти невидимые за кронами разросшихся деревьев, провожали автомобиль мрачными взглядами пустых глазниц-окон. Вообще, город, который оба они раньше видели только лишь на фотографиях в Интернете, производил двоякое впечатление. С одной стороны, это был даже не оставленный людьми, а именно окончательно мертвый город, город-призрак, каждый квартал и каждое здание которого, казалось, еще два десятилетия назад навечно пропитались духом какой-то фатальной, ощущаемой каждой фиброй души безысходности, а с другой?
С другой стороны — вернее, по другую сторону — стояла как раз эта самая природа, день за днем и год за годом доказывающая, что жизнь еще далеко не окончена; что она просто не может окончиться и будет продолжаться. Продолжаться, несмотря на все вместе взятые техногенные катастрофы, загрязнение окружающей среды и прочие самоубийственные старания неугомонного и глупого человечества.
— Заснул, коллега? — прервал размышления Вадима спокойно-скептический голос напарника. — Давай налево и вон там тормози. Приехали.
— Не заснул. Даю, — буркнул Никонов, аккуратно припарковывая «УАЗ» возле бровки того, что двадцать лет назад было тротуаром. Из высокого, под два метра, куста шиповника торчал покосившийся проржавевший знак «Осторожно, дети». Следов пешеходной зебры, ясное дело, не осталось и в помине, почти весь прилегающий к школьному забору асфальт скрыла густая изумрудно-зеленая трава. Буйная растительность надежно укрыла машину от посторонних взглядов, так что «корреспонденты» могли не бояться привлечь внимание мобильных патрулей, буде таковые появятся.
Несколько секунд молодые люди сидели молча, вслушиваясь в нарушаемую лишь потрескиванием остывающего мотора тишину, затем Кольцов отложил в сторону карту и повернулся к товарищу:
— Ну, что, пошли? Или перекурим сначала?
— Давай перекурим, — неуверенно согласился Вадим. — Неуютно мне здесь как-то. А тебе разве… твою мать! — дернулся он, когда на капот со стуком приземлилась крупная непуганая белка, с интересом воззрившаяся на людей сквозь запыленное лобовое стекло.
— Ну, давай перекурим, — улыбнулся Кольцов, краем глаза продолжая наблюдать за любопытным зверьком. — Держи, — он протянул товарищу пачку сигарет.
— И знаешь, что? Кончай дергаться, — Дмитрий кивнул на лежащий между сиденьями бытовой дозиметр «Белла». — Ничего тут страшного нет. Фон, конечно, немного повышен, да и это все, — он неопределенно покрутил головой, подразумевая окружающий их город, — тоже на нервы действует, но, с другой стороны, сейчас заберем контейнер и еще до темноты будем уже далеко-далеко отсюда. Успокоился?
Дмитрий затушил едва раскуренную сигарету и выкинул в приоткрытое окно, спугнув резким движением наглую белку. Вадим кивнул и, поколебавшись, задал уже давно мучивший его вопрос:
— Слушай, майор, а почему они именно здесь его спрятали-то? И когда?
Кольцов, уже собравшийся было открыть дверь, медленно обернулся к товарищу и, неожиданно широко улыбнувшись, сказал:
— Блин, Вадик, а я вот все думаю — когда ж ты, наконец, спросишь! Ведь, знаешь, что я в курсе, а молчишь, что тот партизан на допросе. Я уж прямо о дурном думать начал. Да шучу, шучу, — успокаивающе дернул он рукой. — Кстати, ты еще забыл спросить, что это вообще такое. Вот с последнего вопроса я и начну: что это такое, я не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Чтобы спать спокойно и проблем на собственную выпуклость пониже спины не иметь. Теперь дальше: спрятали эту штуку летом девяносто первого года, в аккурат накануне сам знаешь каких событий. Ну, и первый твой вопрос — почему именно в этом месте? А самому догадаться слабо?
— Ну… хрен его знает, наверное, потому что здесь никто и искать бы не стал.
— Ага, вот и я тоже так подумал: ну, какой дурак будет искать нечто жутко секретное и ценное в заброшенном и зараженном радиацией городе? Тут же ни спецхранилища, ни охраны, ничего нет. Типа, хочешь спрятать получше — оставь на виду. А вот отчего его за столько лет так отсюда и не забрали? Я так понимаю, обычная наша неразбериха: сам знаешь, что в родной «конторе» до середины девяностых творилось. То аббревиатуры в названии менялись, то руководство, то архивы «в соответствии с реалиями нового времени» реорганизовывали.
Вот и сведения об этом контейнере только недавно в архиве обнаружили, да и то почти случайно. Тот человек, что тайник оборудовал и за режим секретности отвечал, видать, куда дальновиднее других оказался, раз еще до развала Союза понял, куда все катится и чем закончится. Вот и постарался на славу, и контейнер в Припяти спрятал, и архивные данные подчистил. А может, и не только данные, но и круг посвященных, того, сократил… Ладно, хватит трепаться, пошли.
— Пошли, — согласился почти успокоившийся Никонов, спрыгивая на землю и вытаскивая из-под заднего сиденья глубоко запрятанную спортивную сумку, не замеченную при въезде осматривавшим «УАЗ» прапорщиком. Машину закрывать, конечно, не стал — не от кого. Дмитрий ждал возле ворот, проржавевшие створки которых давно вросли в землю, практически полностью скрывшись под побегами дикого винограда. Школьный двор, выложенный массивными бетонными плитами, почти не изменился, устояв перед натиском всесильной природы, лишь прямо перед входом выросло, раздвинув мощными корнями бетон, раскидистое ореховое дерево.
Двухэтажное школьное здание тоже сохранилось достаточно хорошо, лишившись за годы запустения только оконных стекол и дверей, валявшихся тут же, на ступенях крыльца. На замшелом бетонном козырьке над входом росла трава. В просторном вестибюле царил жуткий беспорядок, словно эвакуировавшиеся люди специально старались разбросать все, что нельзя было забрать с собой. Противно скрипящий рассохшийся паркетный пол был покрыт слоем нанесенного за десятилетия мусора, листвой, какими-то полуистлевшими тряпками. Под стенами почерневшими кучами валялись разбухшие от сырости учебники и тетради, кое-где покрывшиеся пятнами черной плесени. По левую руку торчали ржавые разлапистые вешалки бывшей раздевалки, отгороженной от общего холла невысокой решеткой. Справа, над помутневшим, с отслоившейся амальгамой зеркалом, висел чудом сохранившийся выцветший транспарант, призывающий школьников встретить Первомай отличными оценками. Под широким, в полстены, окном стояло несколько раскрытых ящиков с противогазами, часть из которых была зачем-то раскидана вокруг. Вадим шумно вздохнул:
