Ага, васконский язык не назвал, знать именно на нем сейчас и треплемся. И получается у меня это естественно, как дышать. Чудеса в решете. «Доктор, а я после вашего лечения смогу играть на скрипке? Сможете. Вот здорово, а раньше не мог».
— Принеси-ка подогретого вина. А то так голос ссадим, не заметим, — подмигнул я ему.
Парень моментом подорвался и убежал к кострам.
А я не на шутку заскрипел извилинами. Воспитанник падре, однако. Вот только невинной жертвы священника-педофила мне и не хватает до полного счастья в ближнем окружении. Потому и отослал парня, что такую информацию мне срочно надо переварить наедине. В моем времени педофильские скандалы с католическими пасторами возникали с периодичностью почтового поезда. И очень смачно обсасывались всеми средствами массовой информации. Вплоть до того, что самого папу римского каяться заставляли. Зачем — понятно. При легализации гомосексуализма и полной толерастии во всем остальном кроме педофилов у демократов совсем не осталось «врагов народа».
Известный всем педик в традиционном христианском обществе — содомит и изгой, а тайный — вкусный объект для шантажа. К примеру, в Англии, шантажируя оглаской, наша разведка заставила работать на СССР аристократическую «кембриджскую пятерку». Это в середине ХХ века. А вот в начале третьего тысячелетия такое уже по определению невозможно.
А вот как ТУТ к содомитам относятся, я пока не знаю. Может быть и толерастно до радужности. До гей-парадов на Масленичный карнавал.
Представил себе парад геев — флягелянтов* и усмехнулся такой картинке.
А с другой стороны резон еще в том, что других походящих кандидатур вокруг что-то не наблюдается. К тому же грамотных. Не те века. Не помню, чтобы их было много, помимо жеребячьего сословия*.
Все же, как это трудно решиться: кому-то довериться, тем более в незнакомой обстановке. Да что там незнакомой — фантастической! К тому же, один раз уже погибнув, очень не хочется повтора. И надо честно признаться себе в том, что «Штирлиц как никогда был близок к провалу». Дальше вопросы у меня пойдут такие, что у парня кроме недоумения ничего вызвать не смогут. А это опасно тем, что…
Повторяться не хочу — смотри выше.
К тому же, как ни крути, а кроме этого парня у меня в обозримом пространстве другой походящей кандидатуры нет. Что может быть лучше кандидатуры раба в таком случае? Кто был ничем — тот станет всем.
Одноглазый, который почему-то слишком фамильярен с «государем», отпадает сразу. Да и не нравится мне его бандитская рожа. Рыцари тоже отпадают по определению. В вопросах чести у них в жопе вода не держится. И как они воспримут мои предложения вот хрен мне угадать навскидку местный этос*.
А остальные кто тут?
Чьи это люди?
Мои, как «государя»? Или из рыцарских копий* пахолики*? Тогда вассалы* моих вассалов ни разу не мои вассалы.
Микал прискакал обратно не один, а с двумя такими же парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.
В руках всех троих была поклажа.
Рядом с моим лежбищем они споро расстелили холщевую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.
Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, но не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. Да они же рабы — смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.
А вот Микал носит свой башлык завязанным и шеи его не видать. Не хочет, наверное, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? Стесняется? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без поллитры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.
Я разрешающе махнул рукой. Нет не так, совсем не так — я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все также стоя на коленях.
— Ну, что tormozisch? Наливай, — приказал я ему и понял, что слово «тормозишь» произнес по-русски.
Вот так и палятся шпионы и попаданцы.
Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.
Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна в нем не остро хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать — горячее сырым не бывает.
Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр наоборот мягким, типа «бри». А хлеб — пресный лаваш, уже успевший слегка подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.
Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового «социального» протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно оказывается насладительно по ощущениям — рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.
О! Да мне же теперь и «виагра» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь этому телу для того чтобы возбудиться порнуха и не нужна вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное — выжить.
Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено — сказал я обоим промочить горло, и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно, наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.
— Остальное можешь съесть, если хочешь, — я снова неопределенно помавал дланью над достарханом.
— Благодарю, сир, — торопливо пролепетал Микал и также торопливо принялся за еду, не забывая искоса оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда придти и отнять у него эти деликатесы.
Впрочем, это они в двадцать первом веке дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.
Когда юноша насытился, я попросил.
— Расскажи о себе.
Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на рожице было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.
— Что вы хотите услышать, сир?
От ёшкин кот, он мною еще манипулировать пытается. Или все проще: боится чего-то?
— С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?
