На лбу испанца выступили капельки пота. Его, повидавшего десятки абордажных боев и штурмов приморских крепостей, трудно было смутить даже подобной ловкостью обращения с оружием. Но он продолжал держать в руке мягкую и теплую ладонь фрау, в которой не было ни малейшей дрожи. А вот в глазах читалась смерть. Таковое сочетание пугало больше, чем сам стилет, приставленный к тому самому месту, которым дорожит всякий мужчина, будь он хоть гранд, хоть пэр, хоть горшечник.
— Вы всегда так холодны, фрау, в разговоре с кавалерами? — спросил он, подчеркнуто медленно отпустив рукоять кинжала, а также руку Гретхен, и вытирая проступившие на лбу капельки пота.
— Думается, благородный идальго, — позволила себе слабую улыбку Гретхен, демонстративно убирая стилет, — вам не дано будет узнать, могу ли я быть теплее.
— А жаль, да не оскорбят вас мои греховные помыслы, — попытался ухмыльнуться де Сото, но мышцы лица не особо повиновались.
Чувствуя его состояние очень тонко, Гретхен буднично сказала:
— По опыту, милый де Сото, скажу — у вас сегодня вряд ли возникнут какие-либо греховные помыслы, разве что вы решите стянуть на рынке пирожок с лотка зазевавшегося торговца сладостями. Мужчины — забавные создания… Холодная сталь, несущая угрозу определенным местам их организма, борется с греховными помыслами почище доброго поста или прочитанного на ночь Псалтыря.
Спорить испанец не стал, лишь скрежетнул зубами и коротко кивнул, официально прощаясь.
— Могу ли я узнать, — спросил он, выходя за дверь, — к какому дню должен быть готов мой корабль?
— Вам сообщат, — уронила фрау, замершая у окна и словно бы потерявшая всяческий интерес к разговору. — Но, думается, больше трех дней небеса вам не дадут, капитан.
— А для кого я выполняю сей заказ? Для самого ордена?
Гретхен повернулась к нему довольно резко и сверкнула глазами:
— Для фрау Гретхен. Аично.
— Тогда, — пробормотал скороговоркой де Сото, — стану стараться на совесть. Надежда на лучшую участь, фрау, никогда не покинет истинного идальго.
И кинув прощальный взгляд на стилет, он удалился. Уже на ступеньках его нагнал голос:
— И не пытайтесь обмануть бедную Гретхен, капитан де Сото. Я дама весьма злопамятная.
— Охотно верю, — буркнул себе под нос испанец, торопясь покинуть мрачные покои таинственной фрау.
Глава 3. БАСМАНОВ ИЗ РОДА ПЛЕЩЕЕВЫХ
Шел канун великой войны, поименованной потомками Ливонской, но в том далеком веке никто, вернее — почти никто не ведал, что сгустившиеся над тевтонской землей тучи уже готовы разродиться громовым раскатом, что сотрет с лица Европы древний германский орден.
К устью Наровы ехали одвуконь верховые московиты — князь Басманов, государев человек для особых поручений, еще не прославленный воевода и глава опричнины, а всего лишь разящий меч Иоанна Грозного, и его люди.
Отшумела война со свенами, выигранная русскими как-то походя, оставшись почти что незамеченной грузно ворочающимся в своей берлоге московским медведем. Грядут дела великие, и кто уже через год-другой вспомнит сшибки на берегах Невы? Царская рука в Северной пустоши — воевода Зализа, пара думских воротил, по долгу обязанные помнить, да странное приобретение стража Пустоши — сотня удивительных людей, свалившихся в шестнадцатый век из третьего тысячелетия, закружившихся в кровавой кутерьме свенской войны.
Нога Иоанна ступила на Балтику. И то сказать — никогда не уходили отсюда новгородцы, но то народ строптивый и крамольный, а сейчас здесь верховодят не купцы, а воеводы московские.
Заложен город, долженствующий сковать каменными башнями да жерлами орудий устье Наровы, будущий Ивангород. Не быстро идет строительство, но и Москва не скоро строилась.
Вспомнив про Новгород, Басманов усмехнулся. Специальные людишки докладывали ему, что и ныне всякое говорят о государевых делах в бывшем вольном граде, всякое. Случись подобные слушки да кривотолки где-нибудь в Туле, не миновать народу гнева молодого царя. Но он после Казани остепенился, стал мудрее, понял, что на Руси — что город, то норов. Не хочешь — не слушай, а красно врать не мешай, будь ты хоть царь, хоть псарь. Не обрушится на Новгород более ратная сила Москвы, как случилось то при Иоанне Третьем. Разговоры разговорами, а торгуют они исправно, пополняя отощавшую от предвоенных приготовлений казну, да и открытой измены в тех кривотолках не усмотреть.
Мимо конных басмановских людей потянулись деревеньки, как грибы после дождя возникающие вблизи русского форпоста на западе. Населяют их чудные, на взгляд московитов, люди. В основном, это бывшие рабы да холопы ливонцев, вздохнувшие свободно совсем недавно.
Басманов скривился и дернул щекой, косясь на новую деревеньку:
— Тоже ведь славяне, а гляди, Ярослав, как одичали…
— Да уж, — усмехнулся могучий воин, едущий по правую руку от князя. — Словно безрукие какие-то. Дури да силушки много, умения и нутра в избяном деле — самую чуть!
Словно по команде, повернулись головы остальных воинов, созерцая новенькие строения.
Басманов — тот даже придержал рысящую чалую кобылу, да сдвинул на затылок соболью шапку. Домовые клети грубо, поистине «топорно» срублены из могучих дубовых кряжей. Громоздится все это безо всякого смысла и порядка — углы не опилены, отрубы неровные, один торчит дальше другого, третьему едва длины хватило лапу зарубить, сучки сбиты грубой рукой, но не зачищены. Да что там — даже кровельная дрань спущена неровно, вся бугрится, словно вот-вот окончательно сползет на землю.
Поводит головой князь, усмехается, потом хмурится.
Наличники на разновеликих окнах кажутся ему излишне тяжелыми, резьба на них — срамная и почти бесовская. Не то звери да пичуги, не то какие-то тевтонские демоны, рядящиеся в славянскую шкуру и перья.
«Резчик, — лениво думает Басманов, — поди, хмельные меды уважает более дела своего. Начав одно, подумал о другом, а закончил и вовсе иным чем-то».
Но это ничего, мнится государеву человеку. Пришла Русь сюда, к морю, надолго, на века. Оклемаются под московской рукой здешние людишки, забудут срам полона германского, глядишь, и руки вновь заработают как у новгородских, тверских да коломенских работных.
— Да, — вслух произнес Басманов, трогая коня по раскисшей дороге, — землица не рубаха, что Писание велит ближнему отдать. Не видать ворогу более устья Наровы. Да и какие они, лютеранцы срамные, ближние, коли поразмыслить?
Трусящий рядом с ним голова над засечной ратью Ярослав, нимало не смущаясь князя, сквозь бороду дополнил его мысль незамысловатым воинским словцом из тех, что выдыхают из оскаленного рта сквозь бармицу шлема злому татарину во время зарубы где-нибудь на идущем в крымские земли шляхе.
