Узник во все глаза глядел на кувшин вина во влажной фуфаечке и на блюдо с фруктами.
— Знаешь… — сказал он, сглотнув. — Всю дорогу до твоей тени только об этом и мечтал…
— Ну, что ты пьяница, мне известно, — заметил судья, опускаясь на коврик справа и подкладывая подушки поудобнее. — Прошу. И если не возражаешь… — Он запустил руку под головную накидку и сбросил с лица повязку — жест, который ужаснул бы любого жителя Пальмовой Дороги. Ар-Шарлахи лишь усмехнулся и тоже обнажил лицо. Оба когда-то (правда, в разное время) учились в Харве, так что многие обычаи голорылых давно уже не казались им неприличными и ужасными. Кроме того, и Ар-Маура, и Ар-Шарлахи происходили по прямой линии от погонщиков верблюда по имени Ганеб, а сородичам стесняться друг друга не пристало.
Собственной рукою судья разлил вино в чашки.
— Да веет твоя тень прохладой до скончания века, — вполне серьёзно произнёс Ар-Шарлахи ритуальное пожелание.
— Издеваешься? — ворчливо осведомился судья. — Моя тень вот уже два года как принадлежит государю.
— Тем не менее… — со вздохом заметил молодой собеседник. — Живёшь — как жил. Можно сказать, правишь…
Согласно обычаю, прикоснулся краем чашки ко лбу и лишь после этого отхлебнул.
— Да и вино у тебя — позавидуешь, — добавил довольно-таки уныло.
— Позавидуют, — сквозь зубы ответил судья. — Рано или поздно — позавидуют. Сгонят с кресла — будем тогда вместе брус толкать…
И тоже коснулся чашкой лба.
Ар-Шарлахи тем временем (опять-таки следуя обычаю) очистил апельсин и, разломив, протянул одну из половинок судье.
— Значит, говоришь, всю дорогу мечтал о холодном вине? — задумчиво молвил Ар-Маура, принимая пол-апельсина. — Почему же не зашёл? Гордый?
Ар-Шарлахи досадливо пожал плечом и не ответил.
— Ну да, понимаю… — Судья покивал. — Предпочёл, чтобы тебя ко мне привели… Должен сказать, наделал ты мне сегодня испугу! Помнишь, когда о песенках речь зашла?.. Тут стража стоит, там секретарь, да ещё и свидетели эти… Смотри, досточтимый, допоёшься… Дошутишься!.. — Судья отхлебнул и пристально взглянул на собеседника поверх чашки. — Стишок о верноподданном водопаде, надо полагать, твоё сочинение?
Тот слегка смутился.
— Первый раз слышу, — уклончиво пробормотал он. — Что за стишок?
— Ну как же! Стишок известный… О том, как река, услышав указ государя, что воде надлежит течь сверху вниз, а не иначе, рухнула с обрыва сразу на три сажени… А про кивающие молоты? Дескать, молоты кивали-кивали, а Улькар в ответ даже и не кивнул!.. Ох, досточтимый… — Судья покачал головой. — Слушай, а что, у мухи в самом деле шесть лапок?
— Вообще-то шесть, — сказал Ар-Шарлахи, смакуя вино по глоточку. — Но я подозреваю, что секретари государя, вместо того чтобы поймать муху и пересчитать ей конечности, опять доверились трудам премудрого Андрбы. Он, видишь ли, тоже был убеждён, что лапок у мухи всего четыре. И что овёс — выродившаяся пшеница…
— Я смотрю, ты всерьёз учился в Харве, — заметил судья. — Я вот там всё больше дрался да пьянствовал… — Его тяжёлое лицо глинистого цвета помрачнело, серебристая щетина на щеках залегла грузными кольчужными складками. — Да, времена… — глухо сказал он. — А знаешь… Я ведь учился вместе с Улькаром…
— С государем?! — Ар-Шарлахи был настолько поражён, что даже отставил чашку. — И… что? Он уже тогда?..
— Нет, — бросил судья, жёстко усмехнувшись. — Тогда он был вполне нормален, если ты имеешь в виду именно это… Более скучного собеседника свет не видывал, да и способности у него были, помнится, самые средние…
Ар-Маура помолчал, нахмурился, задумчиво покачнул вино в своей чашке.
— До сих пор не могу понять… — признался он вдруг с горестным недоумением. — Как ему всё это удалось? Ну ладно, отречение Орейи, мятеж в Харве… Но когда сказали, что во главе заговора стоит Улькар, знаешь, я удивился. Он ведь, между нами, и храбростью-то особой никогда не блистал… А чему ты улыбаешься?
— Так… — лукаво молвил Ар-Шарлахи, снова беря чашку. — Забавно… Узник и судья возлежат за вином и ведут крамольные беседы…
— Брось, — сказал Ар-Маура. — Подслушивать некому… Да и с кем мне ещё об этом поговорить, сам подумай! Не с секретарём же… — Помолчал, вздохнул. — Мне иногда кажется, что в жизни своей я знал трёх разных Улькаров…
— То есть?
Судья досадливо шевельнул седеющей бровью. Надо полагать, подобные мысли не давали ему покоя уже давно.
— Сам смотри… Первый — ничем не выдающийся отпрыск древнего рода. Великовозрастный оболтус, с которым я шатался по весёлым кварталам… Второй — вождь заговорщиков, дерзкий до безумия, удачливый во всём… Ну вот как это он, например, умудрился выиграть битву при Заугаре? Убей — не пойму…
— Он впервые применил там вогнутые щиты, — напомнил Ар-Шарлахи. — У кимирцев их тогда ещё не было…
— А откуда они вообще взялись? — перебил судья. — Он что, сам их выдумал? Ты когда-нибудь в руках держал такой щит? Бросает солнечный свет в одну точку на двадцать — тридцать шагов! Кто их ему дал? Как такое вообще можно выковать?.. Нет, как хочешь, а без колдовства здесь не обошлось…
— Нганга ондонго, — меланхолически молвил Ар-Шарлахи, в свою очередь разливая вино в чашки.
— Что-что?
— Заклинание, — со вздохом пояснил тот. — А может, и ругательство. Я его услышал от Левве… Он ведь изучал, если помнишь, язык туземцев. За что и был затоптан сразу после воцарения… Однако, согласно указу государя, колдовства не существует. Странно, что я напоминаю об этом судье… Да! — Он оживился. — Вот я что ещё слышал! Будто вогнутые щиты скованы для Улькара кивающими молотами…
Судья недоумённо сдвинул брови:
— Ты что-нибудь о них знаешь?
— О кивающих молотах? Да нет, ничего… Знаю только, что все их боятся, но никто не видел… Премудрый Гоен считал их просто суеверием… Но мы, по-моему, отвлеклись… Так что там третий Улькар?
— Третий… — Тяжёлое лицо досточтимого Ар-Мауры дрогнуло и застыло в скорбной гримасе. — А третий — безумец, которому ударила в голову власть. Знаешь, когда он разрушил храм Четырёх Верблюдов и объявил себя богом, мне стало страшно… Боги не прощают тех, кто помнит их ещё людьми… Потом этот указ о собственном бессмертии… А уж когда он начал издавать законы природы…
— Нет, почему же, — деликатно возразил Ар-Шарлахи, а в глазах у самого тушканчики плясали. — Законы природы — это мудро. Воде надлежит течь сверху вниз. Стало быть, учись у воды, как надо исполнять законы…
Судья не слушал. Лицо его было по-прежнему угрюмо.
