Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. С волей самодержца не поспоришь – раз уж тот решил поместить нас в среду, где подрастают наивернейшие слуги династии. Ну как же, Морской Корпус – золотые погоны, кортики, белые, чистые до скрипа перчатки и манжеты… Каста. Хорошо Николке – он-то дворянин, сын военного моряка, а его покойная матушка – и вовсе голубых кровей. Нет, правда, мать моего товарища состояла в далёком родстве с сербской королевской династией Обреновичей. Ну я-то что тут делаю?
Так вот, об экзаменах – в смысле, испытаниях. Мы с Николкой рассчитывали, что нас сия чаша минует – щазз! Размечтались!
Правила есть правила и изменить их не может даже… нет, ОН, конечно, может, но это ещё не означает, что наглые мальцы, которым повезло заручиться протекцией, будут избавлены от полагающейся «абитуриенту» нервотрёпки – хоть и в облегчённом варианте.
Очищать ради нас двоих ротную комнату не стали; а чтобы нагнать на нас страху божьего, решили провести испытания в «обеденном зале», под строгими взорами флотоводцев и императоров с портретов на стенах. Чтобы, значит, понимали, какая честь нам оказана…
Подстава в чистом виде – об экзаменах нас никто не предупреждал. Я, поначалу, даже хотел возмутиться – «как же так, а подготовиться?» – но, поймав, ободряющие взгляды барона и Никонова (оба они сопровождали нас к месту будущей учёбы), успокоился. Похоже, господа офицеры уверены, что испытания мы пройдём в любом случае – даже если не напишем ни строчки.
Уж лучше бы я и правда ничего не написал! Потому что… но обо всём по порядку.
Задание по математике оказалось несложным, и я решил не ударить в грязь лицом – а со словесностью разобраться потом, если останется время. Испытаний по латыни и греческому не подразумевалось вовсе – этих предметов не оказалось в «общем» курсе Морского училища, близком в этом плане не к гимназиям, а к реальным училищам, где упор делался на естественные науки. Это обнадёживало: представить не могу себя за зубрёжкой этих иссушающих мозги мёртвых языков – чтобы не говорил там дядя Макар о пользе латыни.
Ни за что не догадаетесь, что оказалось в этом испытании самым трудным!..
Такого позора я не испытывал ни разу в жизни. Когда через четверть часа Николка положил перед экзаменаторами аккуратно исписанные листки, я…. ну не мог я отдать им те исчёрканные, заляпанные чернильными пятнами клочья, в которые я превратил девственно-чистые страницы?!
За год, минувший с момента нашей первой экскурсии в девятнадцатый век я научился худо-бедно расставлять все эти «яти» и «еры», привык изъясняться оборотами, которые в моё время не всякий понял бы… но мне и в голову не пришло осваиваться со здешними письменными принадлежностями! Отцу-то хорошо, он успел застать в свои школьные годы уроки чистописания и попользоваться если не чернильницами-«непроливашками» и перьями-«лягушками», то хоть автоматическими перьевыми ручками. Я же… ну, скажите на милость – кому пришло бы в голову марать пальцы в фиолетовой гадости, по какому-то недоразумению называемой чернилами, если в кармане – безотказная гелевая ручка?
Уверен, ни один из претендентов не сумел поразить экзаменаторов до такой степени. Чтобы в четырнадцать лет не уметь ПИСАТЬ? А точнее – не уметь пользоваться общераспространённым приспособлением для письма? Изгваздать экзаменационные листы так, что это сделало бы честь обезьяне сапажу или какому-нибудь гамадрилу?
Обычные на испытания отводилось три дня – письменные и устные по математике, диктовка, геометрия, география и естественная история – устно. Мы уложились в полтора часа; задание по геометрии я делал уже карандашом, который подсунул мне сердобольный экзаменатор, решивший что с пером мне не позволили справиться нервы. Что касается устных вопросов – то после такого позорища меня уже ничего не могло напугать. Из «обеденного зала» я вышел перемазанный чернилами, подобно двоечнику из старых советских мультиков, уверенный в успехе. Как и в том, что будущие одноклассники – или как это здесь называется? – непременно узнают о моём фиаско.
Теперь, значит, еще и писать заново учиться? Ну, спасибо, Ваше Императорское Величество, удружили…
Не забыть выпросить у отца пару перьевых автоматических ручек – вроде, есть у него такие, из нашего времени… Надо думать, не откажет сынку? Хотя, может и заявить, что пора учиться пользоваться местными ресурсами; рано или поздно любые ручки сломаются, и тогда что, карандашами карябать прикажете?
– Новых воспитанников в училище сразу же делят по ранжиру – рассказывал Воленька Игнациус, фельдфебель второго специального класса, из числа назначенных для присмотра за младшими кадетами гардемаринов. – Ставят по росту, а потом распределяют по номерам шкафчиков, коек, конторок и прочего. Но вы, господа, приняты под конец года – так что получите то, что есть. Вот, прошу: И указал новичкам на два свободных шкафчика.
– Это – кадета Толстых; скончался в ноябре от тифа, бедняга. А второй, Анненский, сломал ногу, до сих пор в госпитале. Говорят, на всю жизнь хромым останется.
Николка слегка побледнел.
– От тифа? И часто у вас так?
– Да почитай, каждый год. И чаще болеют вновь поступившие. – гадемарин одарил новичков люциферовски-зловещей ухмылкой. – Отчего случаются эпидемии, начальство доискаться не может, но каждый год одного-двух отпевают. Говорят, всё из-за того, что у нас свой водопровод, а трубы берут воду из Невы, когда она уже успевает пройти через весь город. Самая главная зараза обычно приходит весной, когда тает снег. Так что сырую воду пить строго запрещено, повсюду стоят баки с кипячёной.
Воленька прошёл вдоль ряда узких, похожих на пеналы, шкафов.
– Вот эти шкапчики будут ваши. В них положено держать казённые вещи. Штатское запрещено, смотрите – три раза в неделю сам буду проверять, да и дежурный по роте нет-нет, да и заглянет. Койки ваши рядом – когда освободились, их вместе поставили, да уж теперь передвигать не станем, пусть так стоят. Форму получили?
Мальчики кивнули: Николка опасливо, а Ваня – делано-независимо. Воленька, заметив это, усмехнулся.
– Ладно, переодевайтесь, через полчаса зайду, проверю. – И он направился по коридору – неспешной, нарочитой походкой, будто бы вразвалку. Отдал честь прошедшему навстречу офицеру – слегка небрежно, будто рисуясь.
Мальчики удивлённо переглянулись – им предстояло еще узнать, что этот обычай Морского училища постоянно приводят к придиркам на улицах, когда армейские, а в особенности, гвардейские офицеры останавливают морских кадетов, выговаривая им за «ненадлежащую» выправку. Бесполезно: воспитанники считают для себя унизительным отчётливое отдание чести и «хождение во фронте», «как в пехоте». Считается, что в здешней альма-матер ничто не должно напоминать о внешней безупречной подтянутости армейских училищ. Отношение это вошло в традицию, и училищное начальство давно примирилось с таким положением дел.
