Хлопнула входная дверь, мама умчалась в поликлинику. Самое время выйти разведку. Сбросил со лба грелку, одел вытянутые в коленях тёмно-синие тренировочные штаны, майку, нацепил на ноги войлочные тапки и осторожно двинулся на выход из комнаты. Первым делом на кухню, там на холодильнике должны быть свежие газеты.
Ну вот, прикуп определился. 15 марта 1977 года, вторник, полтретьего.
На что могу рассчитывать от медицины при сотрясении мозга? Три дня постельного режима. Среда, четверг, пятница.
Радостно ухмыляюсь, — «это просто праздник какой-то, до каникул я на справке. Ха! Не очень-то в эту школу и тороплюсь».
Довольно насвистывая, огляделся по сторонам. На подоконнике рядком выстроились баночки из-под майонеза, в каждой торчит по луковице, выбросившей вверх дружные зелёные стрелки, на некоторых видны свежие срезы. В трехлитровой банке с затянутым марлей горлышком медузой висит чайный гриб. Не удержавшись, наливаю полстакана светло-желтого, шипящего пузырьками напитка, добавляю пол ложки сахара, мешаю. Эх… Давно забытый вкус.
За окном непривычно пустой Измайловский проспект. За минуту, что я вглядываюсь в заоконье, проехало лишь четыре машины: два бледных, будто выцветших, жигуля, тёмно-зелёная хлебовозка и синяя с белой диагональю «почта», да прогрохотал желтый трамвай с облупившимся штурвалом тормозной колонки на задней площадке. На растяжке поперёк проспекта подёргивается на ветру красный трафаретный профиль Ленина. Проезжая часть и тротуары на удивление чисты, но фасады зданий напротив выглядят мрачновато из-за накопившейся на стенах копоти и давно некрашеных тёмных рам. И никаких кричащих вывесок или рекламы, лишь лаконичные «Вино — Водка», «Булочная» и, вдали, ближе к собору, «Диетическая столовая» и «Почта».
Небольшой видимый из окна кусочек Фонтанки ещё покрыт сероватым снегом. Вдоль подножия гранитной набережной на льду валиком вытянулись грязные сугробы — работа дворников, всю зиму сбрасывающих вниз снег с тротуара.
Оторвавшись от окна, полез с обыском в холодильник, на котором могильной памятью о прошедшем восьмом марте маячит из хрустальной вазы осыпающаяся веточка мимозы. Так-с, эмалированный бидон с молоком, пол-литровая банка со сметаной, яйца, маслёнка и сырница, запечатанная зелёной фольгой бутылка с чем-то кисломолочным, кастрюля с уже отведанным супом, ярко-алая чугунная латка с тушёной говядиной и поставленный в кастрюльку алюминиевый дуршлаг с откинутыми туда отваренными макаронами подозрительно серого цвета.
Не удержавшись, выудил сметану и протестировал продукт.
— Зачёт, — промурлыкал я, довольно облизывая ложку, — а жизнь-то налаживается!
В прихожей быстро провёл ревизию шкафа и вешалки. Определить, где моя одежда и обувь, было не сложно, я сейчас сантиметров на двадцать ниже отца. Мда… И вот это надо будет носить?! Нет, всё чистенькое, не вытертое, не заштопанное, но всё такое… такое… простое и безыскусное. Как с китайского рынка десятилетней давности. Закрыл дверку шкафа и удрученно отошел. Придётся привыкать. Одна надежда на то, что на общем фоне не буду выделяться в худшую сторону. Насколько помню, я ещё неплохо одевался.
В комнате родителей только быстро огляделся. В конце концов, ничего нового я там не увидел, только хорошо забытое старое. Телевизор «Рекорд» на тумбочке бара, недавно купленный чешский гарнитур с тёмными полированными поверхностями, пара кресел, журнальный столик и застеленная тахта. За стеклянными дверцами серванта громоздятся хрусталь и посуда, этакая выставка достижений семейного хозяйства. И книги, книги в большом количестве, обязательный атрибут «приличной» квартиры. Чем больше книг, тем она «приличнее». Справедливости ради, время покупать книги «для мебели» ещё не пришло, всё приобретенное честно читается всей семьей.
Добрался до трюмо в прихожей и смог, наконец, спокойно себя оглядеть. Из зеркала на меня внимательно смотрит длинноногий подросток. И чего я комплексовал из-за оттопыренных ушей? Нифига не оттопырены, нормальные груздочки.
Густые тёмно-русые волосы непривычно длинны и никаких признаков будущих залысин. Надо будет что-то делать с причёской, отвык я от патл, почти целиком закрывающих уши. Конечно, помню, что мода такая была, и за право носить каждый дополнительный сантиметр волос происходили Фермопилы, но, может быть, мне в этой битве капитулировать?
Прямой лоб, чистая кожа. Слава богу, юношеские прыщи никогда не были моей проблемой. Брови… Я погримасничал немного, брови легко заламываются выразительным домиком. Неплохо.
Глаза серовато-зеленоватые, неравномерной окраски, с прямыми, как стрелки, не яркими ресницами. Смотрят серьёзно и немного исподлобья. Нос как нос, обычный. Не большой, не маленький, не картошкой, и не вздёрнутый, без горбинки.
Губы… Губы хорошие, девушкам нравились, я улыбнулся мечтательно, а подбородок они называли решительным. Не буду и я привередничать. Внешность в мужчине не главное, лишь подспорье. Оно у меня есть — и ладно. Отодвинулся и окинул себя взглядом ещё раз.
«В целом, приличный материал, жить можно», — решил, направляясь назад в свою комнату.
Добрался до письменного стола и начал рыться в ящиках в поисках фотоальбома. Предстоит восстановить в памяти лица друзей, подруг и учителей и попытаться вспомнить их имена… Альбом нашелся в итоге не ящиках, а на боковых полках. Сдул с него пыль и направился к кровати, по дороге сбросив в кресло одежду.
Забился под одеяло и свернулся клубочком, пытаясь согреться. Немного подташнивает, слегка знобит и усилилась головная боль. Всё же шмякнулся об стенку солидно, действительно не помешает полежать пару дней. С этими мыслями начал расслабляться, и тут меня осенило, да так, что застонал:
«Шестидневка, мать его! Здесь же суббота — рабочий день», — и я ещё раз мысленно пересчитал дни недели. — «Значит, в субботу мне в школу…».
В задумчивости потрогал заклеенную лейкопластырем шишку. Ну, ничего не поделаешь, надо опять выползать из норы. Я закружил по комнате в поисках портфеля. Ага, вот он, почему-то между столом и стеной.
Устроившись поудобнее в кровати, извлек из портфеля дневник и чуть покачал им в воздухе. Интуиция подсказывает, что сейчас узнаю о себе много нового и интересного. Опасливо открываю. Почерк как кура лапой — это обо мне, как же, помню, но не думал, что это было так ужасно. Корявые буквы разной высоты пьяно шатаются в строю, как революционные матросы после экскурсии по винным подвалам Зимнего.
Красными чернилами крики души: «качался на стуле», «опять качается на стуле», «пришёл без сменной обуви»… Что значит «плевался на перемене»?! Это как? А, это жеваной бумагой из трубочек. Интересно, а в меня тоже… плюются?! Что-то я не уверен в своей способности перенести это без ответного членовредительства…
