Мне почему-то было страшно выходить на это открытое место. По-моему, Таню-шка испытывала сама то же ощущение. Во всяком случае в её глазах появилась задумчи-вость, а белые мелкие зубки прикусили уголок губы.
— Боишься? — спросил я.
— Я?! — фыркнула она.
— Ты.
— Ага, сейчас.
— Боишься.
— Испугалась!
— Я — боюсь.
Она посмотрела на меня расширившимися глазами. Очевидно, не ожидала такого признания. Потом вздохнула и передёрнула плечами:
— Пошли…
…Трава доходила до колен. Сразу стало жарко-жарко, я стащил куртку и обвязал её вокруг пояса. Стало хотеться пить, но мы ещё в походах научились правилу — о воде не говорят просто так. Но думать было можно, и я с неудовольствием решил, что без ём-костей нам будет плохо — каждый раз искать воду, когда она нужна, дело сложное. Го-раздо сложнее, чем многим кажется в наших местах.
Мы добрались до первого из гранитных камней. Он отбрасывал холодную тень, ос-трую и чёткую, почти не колебавшуюся на траве. Я уже прошёл мимо, но Танюшка заде-ржалась.
— Смотри, Олег, — и она указала на плоскую грань камня, чуть скошенную внутрь.
Я подошёл и чуть наклонился. На этой грани, влажной, холодной и скользкой, были глубоко и неровно выбиты белёсые буквы. Их края давно сгладились, словно строчки оп-лыли от огня, но читались хорошо.
Friends!
We don't know, who are you.
Spring near the last stown.
Go on the west.
40 miles from her.
Good luck!
Я понял только несколько слов: "Друзья… мы… вы… камень… идти на… 40 миль…" Но Танюшка уверенно перевела:
8.
— "Друзья! Мы не знаем, кто вы. Родник около следующего камня. Идите на запад. Сорок миль отсюда. Удачи!" Олег, — она выпрямилась, — тут есть люди.
— Или были, — хмуро заметил я. — Надпись-то старая. И почему английская?
— Не знаю, — вздохнула Танюшка. — Но всё-таки… Сорок миль — это сколько?
— Километров семьдесят, семьдесят пять, — перевёл я. — Два… нет, три дня. Вообще-то нам по дороге, можно идти туда. Пойдём?
Теперь уже Танюшка начала осторожничать.
— А что там, в сорока милях? — подозрительно спросила она. Я просто пожал плечами, немного раздражаясь — было жарко и хотелось пить:
— Не знаю, но мы всё равно идём туда. Или нет?
— Идём, — вроде бы решилась она. И неожиданно предложила: — А может, я покричу? Э-э-э-эй!!! — завопила она, подпрыгнув.
Я фыркнул и засмеялся. Танюшка обиженно свела брови, но потом толкнула меня в плечо и тоже хихикнула:
— Ладно тебе… Пошли попьём.
Куда веселей мы зашагали к "следующему" камню. Танька вообще никогда не была болтливой, но сейчас её понесло, и она бесконечно говорила, выдвигая версии о том, что нас ждёт в указанной точке. Доминировало убеждение, что там — путь домой.
Я, если честно, надеялся на то же. Но предпочитал не говорить об этом вслух.
Борис Гребенщиков
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетённый из ветвей и трав, -
Он придёт издалека,
Меч дождя в его руках.
Белый волк ведёт его сквозь лес,
Белый гриф следит за ним с небес,
С ним придёт единорог,
Он чудесней всех чудес.
Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетённый из ветвей и трав, -
Он придёт издалека,
Он чудесней всех чудес,
Он войдёт на твой порог,
Меч дождя в его руках.
* * *
Мы добрались до леса вновь минут через сорок. Воду — а родник выбивался из-под ка-мня упругой струёй в песчаный кратер у основания глыбы — набрать было не во что, а жаль. Она оказалась ледяной и очень вкусной.
Снова захотелось есть, и с каждой минутой голод нарастал.
— Олег, — сказала Танюшка, когда мы уселись передохнуть под деревьями на опушке и ра-зулись, чтобы дать отдохнуть ногам и хоть немного просушить носки, — без еды мы не дойдём.
Сказано это было серьёзно и без малейшей паники. Я ещё раз подумал, что она со-вершенно необычная девчонка. Но счёл нужным одёрнуть спутницу:
— Дойдём. Туда — дойдём даже без еды, хотя будет трудно. Но лучше, конечно, поискать еду по дороге, какую-никакую.
Мы замолчали, и я понял, что засыпаем. Вроде и прошли не очень много… Наверное, за прошедшее время растренировались.
— Олег, — сонно сказала Таня, — давай поспим немного.
— Давай, — охотно согласился я, сползая в лежачее положение и устраиваясь удобнее. Помедлил и предложил нерешительно: — Тань, если хочешь — можешь… ну, меня использо-вать вместо подушки.
— Ага, Олег, спасибо, — она перекатилась ближе и как-то очень естественно устроилась
9.
на моём плече. Я помедлил и приобнял её рукой, на которую она улеглась.
Приятно было — непередаваемо. Руки Танюшка спрятала под мышки, а носом — на-верное, уже сама не понимая, что делает — уткнулась мне в шею. И тепло задышала.
Короче, мне тут же расхотелось спать. Я обмер с открытыми глазами. Нет, ни о чём таком я не думал. Я просто переживал почти физическое счастье.
Ради этого стоило оказаться в лесах другого пространства. Честное слово. Хотя конечно — я понимал, что Танюшка уже спала, когда прислонилась ко мне.
И всё-таки это было счастье…
…Проснулся я от того, что перестал чувствовать руку — она превратилась в рези-новый жгут. Танюшка во сне сползла ко мне под бок и лежала на животе, затруднённо дыша — она упёрлась лицом в мою куртку.
Проснулся я и ото сна, если так можно выразиться. Сон был ещё тот — из тех, что не пересказывают. Я бросил быстрый взгляд вниз и подумал — хорошо, что Танюшка спит, потому что даже сквозь плавки и брюки всё было отчётливо видно. В смысле — у меня.
Я переложил онемевшую руку другой и сел. Слегка воровато посмотрел на Таню. Мы проспали больше двух часов. И мне срочно надо было отойти.
Вообще-то я не занимался этим с тех пор, как подружился с Танюшкой. Или убеж-дал себя, что подружился, а на самом деле это было больше, чем дружба? Сейчас об эт-ом думать не хотелось, а хотелось отойти за кустики.
Я и отошел. Поспешно и тихо, пока сон ещё не выветрился из памяти.
За ближайшими деревьями начался кустарник, окаймлявший поросший камышами берег. Спустив штаны и плавки, я встал на колени почти у самого берега. Вообще-то с тех пор как больше двух лет назад один из старшеклассников показал мне, как занимать-ся онанизмом, я как правило предпочитал делать это лёжа…
Я пригнул голову к груди и закрыл глаза, пытаясь не упустить фрагменты сна, вспы-хивавшие в памяти.
— Та-а-ань… — стоном-вздохом вырвалось у меня в последний момент. Непроизвольно — я не мог остановить этого стона, как не мог остановить происходившего в тот момент.
