«Узнать фамилии и подарить Джону. Хотя бы на практику. Прелестная пара».
Услышанное для них как минимум неожиданно, признак превосходства. И отчего-то вызывает доверие. Воздух ощутимо теплеет.
А там, где теплеет, там тает лед и начинается паводок. Здешний пошел вниз по руслу с целеустремленностью, обещающей интересные времена всем, кто живет рядом с устьем. Молодые люди провели в теплых каменных объятиях несколько лет. Они были справедливы, взвешенны, отдавали должное. Учебная программа хороша — но отравлена методами преподавания: формированием ценностей, как известно, должна заниматься младшая школа, а не университет. От подкожной муштры, как ни странно, свободен только «гражданский» факультет, управления — рай и оазис. У них все вовне, все ясно и проговорено. На всех прочих главное правило — волшебные слова «сами должны понимать».
Молодые люди были настроены очень решительно. Центробежные силы бурлили в них, сдерживаемые только карьерными соображениями, хотя пара намеков на то, что меньше дрессируешься — выше летишь, уже промелькнула. Еще в них с избытком хватало того холодного интеллектуального высокомерия, на грани снобизма, которое в любимом заместителе синьора Сфорца было сглажено возрастом и хорошим обществом, а в двадцатилетних александрийцах — судя по всему, более чем простого происхождения, кстати, опять же как и… — представлено в химически чистом виде. Даже той снисходительной терпимостью к менее развитым обитателям планеты, что свойственна интеллектуалам в энном поколении, молодые люди похвастаться не могли. Нетерпеливая нетерпимость, скоропалительная требовательность — в избытке. Еще не кимвал, но хорошая заготовка.
И знакомая до зубной боли, до натянутой кожи на затылке манера мыслить. Упор на скорость и точность линейных логических построений. Два реактивных паровых катка. То первое уважение было… иерархическим. Признанием, что она, Анаит, способна простроить цепочку на два звена дальше их самих. Да еще на чужом поле. Страшно подумать, что они бы сделали с Джоном… обожествили бы, наверное.
Теперь Анаит очень хотелось познакомиться с лояльными студентами. Нелояльных она, кажется, поняла в степени, достаточной для первого впечатления. И еще — шофер, он же охранник, он же немного связист и самую малость аналитик. Он учился в Токио, только закончил лет тридцать назад. Очень нужно обменяться впечатлениями. Жизненно необходимо.
Они прощаются — вежливо и дружелюбно. Молодые люди найдут ее, если захотят. А отчеты… отчеты и опросы выпускников, уже попробовавших жизни в большом мире, не содержат нужного. Неуверенности в походке. Привычки — почти всеобщей — проверять взглядом людей рядом с собой. Того, как проложены дорожки. Ветра, которого нет.
— Скажите, доктор, — девушка не представилась, но знает, что безымянной останется недолго. — а почему мы?
— Потому что в столовой вы сели так, чтобы вам было неудобно.
Маленький щелчок по задранным носам оба воспринимают с удовольствием и как должное. Ужасно. Просто ужасно.
— Сон, — говорит она чуть позже, найдя своего спутника в университетской автомастерской, точнее, в учебном классе, одновременно мастерской. — Как тебе в этом инкубаторе меритократии?
Сон-хёк возводит глаза к потолку, потом вежливо берет Анаит под локоть и выводит наружу.
— Нас заперли, вы в курсе?
— Во всяком случае, предприняли добросовестную попытку. Скорее всего, им интересно, как мы будем обходить эти ограничения.
— Конечно, — кивает Сон. — Что касается вашего вопроса, то мне кажется, нам не следовало сюда приезжать. Психологам и педагогам тут делать нечего, сюда нужно было присылать этолога.
* * *
— Боже мой, Боже мой… как же мне было стыдно!.. — И до сих пор, и выговорить все это вслух можно только спрятав лицо, уткнувшись носом в колени любимой жены — повинную голову и меч не сечет.
Любимая жена хрустит зеленым яблоком. Хорошо, что не по затылку.
— А тебе, между прочим, все очень сочувствовали.
— Еще лучше! — И кто все?.. — Ну я этого Деметрио…
— Глупости, — изрекает Кейс. — Твоя обычная чушь. Никто почему-то не удивился. Вот почему бы, а?
Почему, почему. Потому что. Потому что общественное мнение в лице корпорации прекрасно осведомлено, что один из сотрудников безопасности, заместитель по особым проектам — истеричный дурак. Что несколько хуже даже, чем истеричная дура. Потому что упомянутый заместитель вместо реакции в соответствии с ситуацией, или хотя бы с инструкцией…
— Мы тут все уже запомнили, — продолжает любимая, она же единственная жена, — что при помощи волшебного слова «обязательства» из тебя можно вить гнезда. А твой проректор тебя сколько лет знает?
Кейс берет с тарелки новое яблоко. Ярко-зеленое, пахнущее кислым соком.
— Я ему, этому Морану, памятник поставлю, — задумчиво говорит она. — За собственный счет. Посмертно. Очень он вовремя вломился.
— Вовремя для чего?
Непонятно — и о чем бы только не спрашивать, прижавшись щекой к теплому хлопку, к бедру, подставляясь слегка липким от сока пальцам, которые обводят кружки вокруг позвонков на шее. О чем бы не — только не думать, не напоминать себе, как было и холодно, и пусто, и совершенно непонятно, как же пролезть в игольное ушко со всем багажом, и страшно, больше всего страшно возненавидеть тех, кто — вроде бы — виноват, кто вынудил. Разразиться младенческим воплем: «Я же не хотел, вы меня заставили!». И щелчок прокатывающейся через щель карточки, и… выволочка, неожиданная и неожиданно страшная. Страшнее рассыпающихся из рук шариков.
По спине резко тюкают очень острым кулачком. Несколько раз. Для вящей ясности, наверное.
— Чтобы — ты — понял. Во-первых, что они сволочи и им нельзя никого учить. Ты вообще думал, что случилось бы, — удивительно мирно шипит Кейс, — если б ты отказался от своих слов — или… убежал, как пытался? А во-вторых, что так вообще нельзя. Никто не бывает всегда хорош для всех, даже если эти все не ублюдки песьей матери.
Это — тоже потом было — после десятка эпитетов и лестных характеристик, которые подняли бы не только расслабленного, но и Лазаря заставили бы подскочить и начать стыдливо суетиться по хозяйству. На нелепое щенячье «Но как?..» — «А вот так. Побудешь для разнообразия сволочью на деле. Запомнишь, может быть, не понравится. Выбирай, перед кем…»
Пугала, наверное, простота и очевидность выбора. Легкость. Предать жену и Франческо, и мистера Грина, и всех остальных, и эту, уже его страну — или господина полковника Морана. Такой несложный выбор, такой соблазнительный. Такой… подлый.
Оказывается, он так гордился безупречностью по отношению к тем, кого воплощал Моран. И дева уж готова была броситься с высокой башни, лишь бы сохранить невинность.
— Ты дурак и меня не слушаешь. Перестань рыдать и подумай, что было бы. Мне видно, почему тебе не видно? Ну заткнулся бы ты, но твое личное дело изъято уже, и его не подделаешь. И свидетелей того, как тебя ломали — весь факультет. Два. Их как заткнуть? А если они все тоже заткнутся, ну вдруг… ты представляешь, что начнется?
— Там хуже. Там все настолько хуже — нет, лучше бы я днем застрелился, насколько. — Истерика осталась далеко и казалась прошедшей бесследно, он даже мог шутить о ней. А вот об очередном приступе вопиющего непрофессионализма — пока не получалось. — Потому что угадай кто угадай кому несколько лет подряд выдавал ценные и начисто незаконные указания по учащимся. Это еще проверить надо, но Моран так сказал. А все мы, и не только мы, помним, где состоит этот кто, и он же засветился как распоследний кто.
— Какая что завела нас в этот лес? — хихикает жена.
— Скорее, какая что будет нас отсюда вылезать. Потому что замолчу я или нет, если Моран не уймется, расследование будет все равно. На любом расследовании, — Максим сдвигается, садится боком, так, чтобы чувствовать живое, настоящее существо рядом. — синьор Антонио всплывет первым и кверху брюхом: он надавал Морану слишком много советов. А с ним и за ним брюхом кверху всплывет Сообщество и весь Антикризисный комитет. Еще расследование покажет, каковы были эти методы и что они давали… я-то ничего такого не замечал, я думал, что система правильная. Но выпускники за последние десять лет все почти живы, работают, карьеру многие сделали…
Кейс задумывается, прикрывает глаза.
— Никто же уже не докажет, что Антонио действовал от имени Антонио. Твоих однокашников через одного перережут без допроса. Просто потому что. На всякий случай. А если бы ты заткнулся, то… — Кейс резко скрещивает пальцы обеих рук. — Лояльность, сечешь? Ты уж лучше протестуй, пожалуйста. Погромче. Мне это место дорого как семейная реликвия, а тут его потравят как осиное гнездо.
Максим кивает… так плохо и так отвратительно.
