— Ты видел, сколько отметин у меня на теле? — перебил его Элий. — Так вот: на теле моего гения нет ни одной подобной. Думаю, мой фрументарий должен это знать. К тому же голоса у гениев хриплые, как будто простуженные. Так что совсем нетрудно отличить гения от человека.
— Но они знают все наши тайны, большие и малые. Все наши замыслы. Все наши грехи и преступления…
— Вернемся к событиям в Персии. Говори, что знаешь.
Квинт пожал плечами:
— Хорошо, поговорим о Персии. Экбатаны разграблены и лежат в руинах.
— Я читал об этом в «Акте диурне». Квинт усмехнулся. Он и не надеялся, что это известие произведет сильное впечатление.
— Сначала город сдался, но потом жителям стало невмоготу платить дань, и город восстал. Его взяли штурмом и стерли с лица земли.
— Я все это знаю. Что дальше? Как вооружены варвары? Сколько их?
— Это передовой отряд тысяч в сорок. Косматые низкорослые лошадки, причем необыкновенно выносливые, позволяют варварам совершать стремительные переходы. У каждого бойца лук со стрелами, кривая сабля, круглый щит. У некоторых есть ружья, которые гораздо старше своих владельцев.
— Куда придется новый удар монголов?
— Разве «Целий»[6] не доложил тебе об этом? — Слово «Целий» Квинт произнес с едва заметным оттенком брезгливости — так произносят его почти все римляне, мгновенно вспоминая неприступное здание на Целийском холме, оплетенное массивными арками, приземистое и тяжеловесное. Но странно было, что Квинт тоже кривил губы.
— Я хочу знать, что об этом знаешь ты.
— У меня есть важные бумаги. Где я их взял — профессиональная тайна. Могу сказать лишь, что один репортер заплатил за них жизнью. — Квинт неожиданно замолчал. — Еще утром хотел просить за них пятьдесят тысяч, но теперь отдам доклад даром. Через пару часов бумаги будут у тебя.
«Пройдоха? Или профессионал высокого класса?» Элий не знал, что и думать.
— Откуда такое бескорыстие?
— Ты мне платишь, и этого достаточно. Все говорят что Элий Цезарь честен. Я служу тебе и тоже должен быть честен.
В глазах Элия сверкнули странные огоньки.
— Честный проходимец! Интересно, как долго ты сможешь играть эту роль?
— Это не игра.
— Хорошо, ты будешь питаться сознанием своей честности. Судя по твоему замутненному взгляду, оно пьянит куда сильнее фалерна.
— Моя награда — твое одобрение, Цезарь. Прежде я думал, что главное — разнюхать побольше, ввязаться в крупную игру, запутать интригу, обдурить противника. Теперь я знаю, что главное — получить одобрение такого человека, как ты.
— Не надо мне льстить.
— Я не льщу.
— Тогда не переиграй. Себя и меня.
— Не желаешь узнать заодно новости из Рима? Из тех, что не торопятся опубликовать в «Акте диурне»? — Квинт разрезал янтарную грушу и теперь по кусочкам отправлял ее в рот.
— И каких же таких страшных тайн я не знаю? — Элий по новой своей привычке прикрыл глаза.
— Император вскоре женится. — Квинт выдержал паузу, наблюдая за Элием.
Цезарь не слишком встревожился, но глаза все же открыл.
— Руфин? Что ты болтаешь! Август женат тридцать лет, и еще не овдовел. Во всяком случае сегодня утром Августа была в добром здравии.
— Насколько мне известно, в полдень — тоже. Но через три дня он разведется. Уже все обговорено. Не пройдет месяца, как император женится вновь. Через какие-нибудь девять месяцев ты можешь потерять титул Цезаря и перспективу прибрать Империю к рукам.
— Лично я даже рад такой перспективе. Но что может быть хуже для Рима этой нелепой перемены Цезарей и прихода к власти малолетнего правителя? Одна из самых опасных ситуаций, особенно если родня будущей Августы честолюбива. Перед властолюбием женщины не может устоять ни одна система. Квинт усмехнулся:
— Ты вспомнил Ливию[7]? Признаться, я тоже. Оказывается, ты гораздо лучше разбираешься в политике, чем кажется на первый взгляд. Но почему ты не спрашиваешь, на ком Руфин женится? — Квинт сделал эффектную паузу, ожидая реплики Элия, но тот промолчал. Пришлось продолжить. — Сначала рассматривалась кандидатура Летиции Кар. Насколько я знаю, ты знаком с этой юной девицей?
Цезарь опустил голову, чтобы Квинт не мог видеть выражение его лица.
— Она не выйдет за Руфина, — проговорил Элий тихо.
— Ты говоришь как мечтатель, а не как политик. Если Август того пожелает, любая девушка скажет «да». Но тебя как будто волнует уже не политика, а нечто другое?
Элий подозревал, что Квинт осведомлен о подробностях его знакомства с Летицией. Оставалось надеяться, что Квинт хотя бы не знает того, что произошло в Никее. Впрочем, скрыть что-либо от этого человека невозможно. Квинт замечал все: как меняется цвет лица, дыхание становится чаще, а голос — чуть глуше. Даже несколько капель вина, пролитые на тунику, скажут ему «да» или «нет» вместо собеседника. Элия и самого удивило, как сильно забилось сердце, едва Квинт упомянул имя Летти. С Летицией они не виделись с того дня, как машина «скорой» увезла Элия с разрушенной виллы Марка Габиния в Рим. Они обменялись письмами, но в их переписке не было ничего, кроме вежливых фраз и пожеланий выздоровления.
Квинт молчал, как будто специально предоставлял Цезарю возможность вспомнить все обстоятельства и заново пережить свое краткое и безумное увлечение.
«Знает», — подумал Элий, и от этой мысли ему почему-то сделалось легче. Будто он нечаянно отыскал союзника.
— Летиция не подходит Руфину, — сказал Элий наконец. — Она слишком своенравна. Она…
— Нет. Ответ неверный. Человеческие эмоции здесь ни при чем. Рассуждай как политик, Цезарь.
— Как политик или как соглядатай? — огрызнулся Элий. В этот раз спокойствие ему изменило.
— В данный момент — это одно и то же. Здесь чистый расчет. Так рассчитывай верно.
— Я попробую. Если Руфин расстался с женщиной, с которой вполне счастливо прожил столько лет и которая только что потеряла единственного сына, значит, Руфином движет одно желание — получить нового наследника. И он не будет рисковать. А в роду Летти женщины не слишком плодовиты. Фабия родила одну-единственную дочь Сервилию. Та в свою очередь — тоже. К тому же девушка недавно получила тяжелейшую травму. Никто не знает, как это может отразиться на ее будущих детях.
Квинт одобрительно кивнул.
— Неплохо. А я уж думал, что ты можешь болтать только о высших материях, не замечая, что творится под носом. Итак, продолжаю. Кандидатура Летиции была сразу отвергнута, и выбор пал на Криспину Пизон.
В этот раз Квинту удалось удивить Цезаря. Элий даже не пытался этого скрыть.
— Руфин решил породниться с Пизонами? Но банкира Пизона подозревали в покушении на Цезаря!
— Это не доказано. Зато мамаша Криспины была плодовита. А ее дядюшка банкир несметно богат. Политик никогда не принимает прошлое в расчет. Он живет настоящим.
— Все это мерзко!
Квинт должен был отметить, что его новый хозяин недостаточно осторожен — на месте Элия он бы не стал в присутствии незнакомого человека порицать Августа.
— Ты идеалист, Цезарь.
— Я — стоик.
— И ты всегда следуешь догмам своей философии?
— Пытаюсь.
— Я тоже постараюсь. Но не уверен, что мне удастся. — Квинт протянул руку за грушей, и тут заметил, что она — последняя. А на столе после трапезы должно непременно что-то остаться — ларам и слугам. И Квинт отдернул руку.
Измучившись окончательно. Вер стал обращаться к опухоли, как к живому существу… Проклятия, мольбы вперемежку. Не помогало. А что, если разрезать кожу и выдрать проклятую тварь? Так хотелось полоснуть ножом по горящему огнем боку. Не посмел…
Опустошив морозильник, Вер обложил опухоль кусками льда. Лед таял, капли стекали на несвежие простыни. Есть не хотелось — только пить. И жевать лед. Вер все время обливался липким холодным потом, он почти умирал, и в то же время знал, что это не смерть. Это что-то другое, гораздо страшнее. Он закрыл глаза, будто собирался уснуть. Несбыточная мечта! Он не в силах уснуть точно так же, как и умереть.
Хорошо бы сейчас отправиться в термы, попотеть в лаконике, потом поплавать в прохладном бассейне и… Но в общественных банях бальнеатор тут же поинтересуется его распухшим багровым боком. Приходилось довольствоваться маленькой ванной, где он сидел, скрючившись, и не мог даже вытянуть ноги. А в воду с потолка хлопьями осыпалась побелка. Эта убогая ванна бесила больше всего. Может, позвонить Элию и попросить о помощи? О нет, он не может! Вер и сам не знал почему. Знал одно: о происходящем никому нельзя рассказывать. Это испытание на одного. Потому что никто, кроме Вера, не выдержит. Даже Элий.
Он вспомнил, как посещал Элия в Эсквилинке после ранения, как поразился, увидев ставшее за день незнакомым лицо. Отравленные болью глаза, серые потрескавшиеся губы, сильные руки, бездвижно застывшие на простынях. Почудилось, что душа покинула тело раненого и затаилась возле изголовья, ожидая, сможет она вернуться в изувеченное тело, или придется уйти. Сейчас частица прежнего Вера точно так же покинула страдающее тело. Затаилась рядом и ждет… Вер повернул голову. На столике подле кровати стояла золотая чаша, инкрустированная крупным жемчугом. Вер никогда прежде этой чаши не видел.
