затеял, потому что чую, верное это дело. А Шувалов все испоганит, вот помяни мое слово.
— Рано еще о покое задумался, Андрей Иванович, — я встал и прошелся по комнате. В последнее время часто так делаю, на ходу думается лучше. — Сейчас, когда Василий Иванович погиб, тебя и заменить-то некем. Ну не Шуваловым же, право слово. Нет, я против него ничего не имею, просто не припомню, чтобы он к делу рвался. Отчего-то ни разу столкнуться нам не получилось, когда я в крепости бывал.
— Ну, а я что говорю? — Ушаков развел руками. — Я вот к государыне шел доклад сделать, но узнал, что знемогла она, а потому подумал, а не пойти ли мне к Петру Федоровичу, про клуб похвастать, да сказать, что Тайная канцелярия готова к разделению. Устав осталось подправить, командиров главных за отделами назначить, да, помолясь, сразу с Нового года по всей Российской империи начать в городах губернских управы открывать со всеми нововведениями. Уж и государыня указы все положенные подписала, похвалить вас при этом изволила, за придумку такую дельную. А сегодня доклад должен был быть очень сложный, да безотлагательный и надо же, занемогла Елизавета Петровна, горе-то какое.
— Ничего, тетушке уже лучше, можешь, Андрей Иванович, спокойно ей все докладывать идти, что собирался.
— Вот это хорошие известия, да, — Ушаков поднялся с кресла, тяжело опираясь при этом на трость. — Пойду, порадую Елизавету Петровну, жив ее Бутурлин. Ранен только был, но сейчас уже оклемался родимый. В Петербург едет, да не один. Троих Демидовых везет сюда на покаяние. А вот ежели бы успели мы задумки все исполнить, то, глядишь и Василий не погиб бы, — он махнул рукой. — Эх, что сейчас душу травить, седланного не вернуть, только вот повод поторопиться появился, да.
— А ты чего все-таки приходил, Андрей Иванович? — тихо спросил я.
— Так ведь про Бутурлина да про Демидовых-то сказать, — Ушаков направился к двери, опираясь на трость. — Вскорости их в крепость Петропавловскую доставят, вот я и пришел спросить, придете ли вы при дознании присутствовать? — Хороший вопрос. Обычно, я на дознания не хожу. Не то что в обморок падаю, как только начинается так называемый допрос с пристрастием, но мне это неприятно. Вот такой я чистоплюй, оказался. Результатами дознания я с превеликим удовольствием пользуюсь, а вот самому там сидеть, нет уж, увольте. Зачем, если существуют специально обученные люди, которые все сделают в лучшем виде? Другое дело Демидовы. Это на их предприятиях постоянно вспыхивают бунты. И в тот момент, когда даже до тетушки дошли известия о нескончаемых волнениях, весьма жестоко подавляемых, и она направила на Уральские заводы, скажем так, комиссию по расследованию данных происшествий, во главе с бывшим любовником, и Василием Суворовым, представляющим Тайную канцелярию, произошла трагедия. Что там случилось, кто виноват, и другие подобные вопросы терзали, похоже, не только меня. Ясно одно, Бутурлин никогда не сошел бы с ума настолько, чтобы схватить просто так без очень веских на то оснований самых крутых промышленников этого времени. Ему никто не позволил бы это сделать. Что-то там произошло на тех заводах, и ответ на этот вопрос могут дать только сами Демидовы. Частично, конечно, Бутурлин расскажет, но он может не знать полной картины. Нет, знает он достаточно, и этого ему хватило, чтобы произвести арест, но все подробности знают только заводчики. Вот только присутствовать на дознаниях…
— Нет, Андрей Иванович, — я покачал головой. — Я лучше сам поговорю с ними, без палача, но только тогда, когда они уже созреют и начнут говорить правду. Так что проводи дознания без моего участия, а как все будет сделано, так и оповестишь меня.
— То есть, беседу с заводчиками вы, ваше высочество, хотите провести после того, как допросы будут закончены? — уточнил Ушаков.
— Да, Андрей Иванович, именно так. Чтобы мне с моим невеликим опытом начинать беседовать с такими людьми, как Демидовы, нужно знать ответы хотя бы на часть вопросов. Уже не на все, не до хорошего, — я дошел до стены, развернулся и неспешно направился к противоположной стене. Груша села посредине комнаты, обвила себя хвостом и внимательно смотрела, как я мечусь от стены к стене, поворачивая вслед моим движениям голову, словно зритель на теннисном турнире, который неотрывно следит за летающим по корту мечом.
— И что же, думаете, ваше высочество, что не все мы сможем узнать? — Ушаков от удивления даже перестал корчить из себя столетнего деда. Правда на трость опирался тяжело, подагра разрушала его суставы и поделать с этим ничего было нельзя, я не медик и понятия не имею, чем она лечится, и какой именно травкой можно заменить специализированные лекарства. Мои познания в медицине заключалось в том, чтобы дойти до аптеки и протянуть фармацевту рецепт, так что я ничем помочь Ушакову облегчить боль не мог.
— Я почти уверен в этом, — остановившись, я посмотрел на него. — Поэтому не переусердствуйте. Все свои секреты Демидовы все равно никогда не выдадут, но нам все и не нужны. Давите конкретно на убийство Суворова. Они должны почувствовать, что мы не сомневаемся в том, что это целиком и полностью их вина. И что намереваемся доложить об их причастности государыне.
— А ведь нас не только гибель Суворова интересует, ваше высочество, — Ушаков переставил трость, и переступил с ноги на ногу. — Нам бы понять, почему у них все время неспокойно. Такие вот неспокойствия на заводах прямиком к смуте ведут, и нам важно понять, как не допустить такого развития. Ну и понять, почему убили Василия, и чуть на тот свет Бутурлина не отправили, это само собой разумеющееся, и самое главное, кто это сделал. На эти вопросы, полагаю, они ответят, тем более, что, как вы, ваше высочество, и сказали, мы знаем ответы на часть вопросов. Тем более, что Александр Борисович лично присутствовал при давешних событиях, и даже был ранен. Хотя, мутное это дело, очень мутное. Да и Александр Борисович поведал в письме, что зачинщиков именно этого бунта им выявить так и не удалось.
— Плохо, — я оперся на стол, и качнулся с пятки на носок. — Обычно зачинщики и не скрываются, наоборот, выпячивают свою особенность, то, что сумели умы людей затуманить и оболваненных грех на душу взять заставили, а то и не один. — Мы замолчали, каждый обдумывал что-то свое. Наконец, я махнул рукой. — Да что же
