мать... тоже научится. Чему-нибудь. Ты это доедать будешь?
Он ткнул пальцем в тарелку молочной лапши. Меня перекосило от отвращения, и я помотал головой. Он схватил тарелку и направился к двери с сидящим на горшке пухляшом. Раздалось неприятное «шкряб-шкряб» ложкой по тарелке, потом мерзкое «плюх», потом громкий шум короткого водопада. Отец вернулся в кухню, включил воду, ополоснул тарелку и ложку и сунул ее в висящую над раковиной металлическую сушилку.
— Значит так, Кирка, у нас времени еще вагон и маленькая тележка, — сказал он, уперев руки в бока. — Давай-ка мы с тобой на улицу выйдем, заскочим в стекляшку, перекусим чего-нибудь. Ты как?
— Угу, — я несколько раз кивнул, даже с вполне настоящим энтузиазмом. Неожиданное избавление от молочной лапши вселило в меня веру в лучшее будущее.
— О, а что календарь-то не оторвали? — отец наклонился над столом, протянул руку к книжечке из сероватой газетной бумаги, закрепленной на квадратном кусочке фанеры с коряво выжженным на ней рисунком кота. Наверное, я выжигал. Отец оторвал верхний листок. А я посмотрел на тот, что открылся под ним.
Воскресенье, 8 июня, 1980 года.
«Наверное, со мной случился какой-нибудь инфаркт или инсульт», — думал я, спускаясь вслед за отцом по узкой лестнице типичной хрущобы — стены сверху коряво побелены, снизу покрашены в уныло-зеленый, который на втором этаже сменился на веселенький зеленый. Как будто краски не хватило, пришлось бежать за «догоном», а в магазине остался только цвет тюремного сортира. Сквозь слой относительно свежей краски все еще можно было рассмотреть петроглифы народного творчества. «Огрызкин — шпион!» «Коля+Таня=» Дальше сначала явно было написано «любовь», потом слово старательно закорябали, а сверху написали что-то другое. Но это самое другое дорисовывали либо углем, либо краской, так что под темно-зелеными потеками финальная версия равенства для истории не сохранилась.
Рядом с обшарпанной деревянной дверью на втором этаже было больше всего картинок и надписей. Виселица, какие в тетрадках рисовали, довольно талантливая рожица безумного человека в очках с всклокоченными волосами и почему-то разнокалиберные гуси. Ужасно хотелось спросить отца, что за человек обитает за этой дверью, но я сдержался. А то еще решит, что меня надо не в лагерь пионерский, а в психушку отправлять.
Лямки неудобного рюкзака врезались в плечи. Этот нелепый круглый мешок с как попало нашитым клапаном, кажется вообще не приспособлен к ношению на спине. Мы еще на первый этаж не спустились, а я уже иду, подставив ладони под лямки, чтобы те в ключицы не врезались.
Причем самым тяжелым в этом рюкзаке, кажется, был тот самый мамин сверток с пирожками. Что она туда еще положила, интересно? Кирпичи? Гантели, чтобы я про зарядку не забывал? Тургенева восемь томов?
Жесть... И ведь с такими рюкзаками люди в многодневные походы ходили...
Отец толкнул дверь, мы шагнули в темный «предбанник», дверь с грохотом вернулась на свое место, а мы оказались в полной темноте. Ненадолго. Шаг во мраке, и толкнуть следующую дверь, и вот уже вокруг раннее июньское утро. Ласковые солнечные лучи запутываются солнечными зайчиками в листьях сирени. На лавочке перед подъездом, невзирая на ранний час, уже заседают три бабульки. Одна в платочке, платье в цветочек и шерстяной коричневой кофте, другая — в пестром фланелевом халате и с зачесанными назад седыми волосами, скрепленными полукруглым серым гребнем, и третья в югославском спортивном костюме и вязаном беретике. «Интересно, откуда я знаю, что костюм югославский? — подумал я. — Сейчас и страны-то такой больше нет...»
— Здрассссьте, девушки! — отец осклабился, показывая, как он рад видеть этих бабушек. Но те зыркнули на него недобро и не удостоили его приветствие ответа. Вместо этого они повернулись главный калибр сплетнелокатора в мою сторону.
— Кирюшенька, а ты в лагерь что ли собрался? — приторным голосом запела бабулечка в платке. — А в какой?
— «Дружных», — говорю, вспомнив, что было на путевке написано.
— Это от трансмаша который? — встряла другая бабка, в беретике. — А что же мать тебя в «Гренаду» не отправила? Там и туалеты нормальные, прямо в домиках, и коллективы разные творческие туда выступать приезжают... А «Дружных» — это же аж за Павловкой, целых полтора часа езды!
Я беспомощно посмотрел на отца. Тот хлопнул меня по плечу, придавая импульс двигаться прочь от любопытных старушек, а сам снова широко улыбнулся.
— В «Гренаду», девушки, можно было только на одну смену, а мне на заводе дали сразу на все три, — сказал он, заложив большие пальцы под ремень.
— У меня внучка тоже в «Дружных» сегодня едет, — поджав губы сказала третья, в халате. — Светочка. В одном отряде, наверное, будете, вы же одного года. И не слушай их, хороший лагерь. Что вам сейчас до тех туалетов?
Услышав про туалет на улице, я слегка приуныл. Честно говоря, день назад я даже думать не мог, что когда-нибудь снова столкнусь с кошмаром класса «дырка в полу». Но уже через минуту об этом забыл.
Мы прошли через двор, образованный двумя домами, повернутыми подъездами друг к другу. У одного подъезда фырчал ушастый запорожец, вокруг которого суетились двое мужичков в брезентовых штормовках. Один пытался упихать под капот спортивную сумку, и если бы я не знал, что у запорожца багажник спереди, то решил бы, что дядька сбрендил и пытается засунуть вещи в двигатель. А второй прилаживал здоровенный куль защитного цвета ко второму багажнику, на крыше. Маленькая машинка жалобно поскрипывала и проседала. Даже казалось, что на туповатенькой морде железного трудяжки появилось страдальческое выражение.
Других машин во дворе не было. Зато имелась унылого вида горка, полукруглая лестница, памятная мне еще с детских времен и конструкция из металлических трубок, к которой раньше явно прилагались веревочная лестница, канат и кольца. Но сейчас там остались только скобы, к которым это все крепилось.
В песочнице под квадратным грибочком деловито копались два малыша неопределенного пола лет, наверное, трех. Никаких мам или бабушек их не пасли.
Мы прошли сквозь небольшие заросли деревьев, в глубине которых я приметил чуть косоватую конструкцию из досок и веток. Явно пустующий штаб местных пацанов, только они или спят еще, или их тоже отправились отбывать смену в пионерских лагерях. А потом вывернули на улицу.
Я шагал по асфальту, автоматически перешагивая через трещинки. Надо же, стоило оказаться в детстве, как тут же включились давно забытые инстинкты и
