Так вот, сначала в траншею через бруствер ссыпались четверо моих нерадивых подчиненных, а уже следом поочередно спустились гренадеры из разведкоманды.
Причем, что характерно, не одни!
Добычей и, собственно, прибавлением, в этой теплой компании оказались два связанных немца с кляпами во рту.
— Савка, фонарь давай! — распорядился я и с ходу застроил фельдфебеля разведчиков. — Докладывайте! Что у вас там приключилось? Что за стрельба?
— На германскую разведку наткнулись, вашбродь. На артиллеристов… Приглядывали мы за ихней траншеей. Слышим — ползет кто-то. Ну мы их подпустили поближе и кинулись. Двоих в ножи взяли, еще двоих скрутили. Хто ж знал, что там еще один лезет… Он, ирод, палить начал… Мы его, конешна, кокнули, да поздно — нашумели… Германцы так палили — страсть! Как живы-то остались — непонятно! Одной помощью Господней и спаслися! — Разведчик размашисто перекрестился.
— Раненые есть?
— Никак нет, вашбродь! Царапины токмо, хучь и до крови!
— Ну молодец, показывай пленных!
— Сергунька! — окликнул фельдфебель кого-то из своих. — Давай немаков сюды!
Вид пленные имели довольно жалкий: в грязной изорванной форме, с разбитыми физиономиями и какими-то тряпками во рту в качестве кляпов.
Судя по расцветке галуна и погон — действительно артиллеристы: офицер и унтер.
— Ну-ка выньте у офицера кляп! Поговорить с ним хочу!
Кляп вытащили, и пленный предстал передо мной, щурясь от света потайного фонаря уцелевшим глазом, — другой был подбит и заплыл огромным синяком.
— Name? Dienstgrad? Truppenteil?[90]
— Leutnant Lamm! Die erste Schwerebatterie des zwanzigsten Armeekorps![91]
— Fhnfzehnzentimeterkaliber?[92]
— Ja…[93]
Поболтав еще немного с очумелым немецким лейтенантом, я выяснил, что на нейтралку они вылезли с целью оборудования поста скрытого наблюдения, дабы корректировать артиллерийский огонь во время завтрашней атаки.
Когда немцев увели в штаб полка, я взялся за телефон — пора было доложить о событиях веселой сегодняшней ночки.
К тому моменту когда я вдоволь наобщался с вышестоящими начальниками всех уровней, у меня над душой уже стоял довольный Лиходеев.
— Разрешите доложить, вашбродь?
— Докладывай!
— Хорошо охотники сходили. С прибытком вернулися… Спасибо вам, вашбродь! Вот, стало быть, благодарствуем. — Лиходеев положил на снарядный ящик, используемый в качестве телефонного столика, нечто, завернутое в тряпицу.
— Разрешите идти?
— Иди… — Кузьма Акимыч исчез как утренний туман — тихо и незаметно, а я осторожно развернул оказавшийся тяжелым сверток.
Ого! Массивная кобура из коричневой кожи и небольшой никелированный пистолет с рифленой деревянной рукояткой.
Последний я взялся внимательно рассматривать.
Надпись с левой стороны гласила: SELBSTLADE PISTOLE BEHOLLA CAL 7,65 — значит, «бехолла» калибром 7,65. Над спусковым крючком — серийный номер: 9019. С правой стороны название расшифровывалось: BECKER U HOLLANDER WAFFENBAU SUHL.
О! У отца есть охотничий карабин «маузер» — и тоже «Беккер и Холландер».
А пистолетик-то хорош! Маленький, ухватистый и выглядит весьма и весьма стильно. Выщелкнул обойму — семь патронов. Для скрытого ношения и как оружие последнего шанса — самое оно!
Отложив понравившуюся мне обновку, я взялся за кобуру.
Тут никаких неожиданностей не было — банальный и брутальный «парабеллум» с запасной обоймой и инструментом.
Неплохо.
Достойное пополнение моей коллекции, начавшейся с подаренного казаками-уральцами «маузера».
Завернув подарки обратно в кулек, я отправился в наш с Казимирским блиндаж.
Надо бы наконец выспаться…
Что-то мне подсказывает, что день завтра будет дли-и-и-нным…
Скукота…
Нет! Не так…
СКУ-У-КО-ТА!!!
Причем не просто так, а по ряду объективных причин.
Например, качество окраски стены и лепнину на потолке я изучил до мелочей, а вместе с тем и прочие архитектурные изыски вроде пилястр и капителей палаты номер четыре Варшавского военного Александровского госпиталя…
Развлечения как таковые отсутствуют, да и настроения развлекаться нет. Читать при свечах — некомфортно. Гулять — здоровье не позволяет.
Формулировка безупречна — именно что «скукота»… Большими буквами…
Сейчас вообще ночь, то есть вдобавок еще и темно, одиноко и тоскливо…
Надо бы, наверное, поспать, но не получается. Мешают стоны артиллерийского подпоручика — моего соседа по палате.
Руку опять же отлежал… Левую… Потому что сплю только на левом боку…
Сплю я так по той простой причине, что правая сторона груди у меня прострелена…
Навылет… И легкое тоже — навылет…
А главное — снится все время тот день… Тот самый — самый длинный…
В ночь немцы сменили потрепанный резервный полк, безуспешно атаковавший наши позиции, на переброшенный с Западного фронта пехотный. Атаку перед самым рассветом начали германские штурмовики.
Как они оказались в наших окопах — непонятно…
Возможно, свет на это прискорбное событие смог бы пролить командир второго взвода старший унтер-офицер Филиппов. Но он сгинул безвестно, вместе со всем секретом, бывшим в боевом охранении впереди наших окопов…
Так или иначе, немецкие штурмовые команды ворвались в передовую траншею, паля из пистолетов и забрасывая гранатами блиндажи, землянки, окопы и ходы сообщения.
Пулемет в первой траншее даже не успел открыть огня.
Разбуженные стрельбой и взрывами, мы с Казимирским, одевшись впопыхах, выскочили в траншею:
— Вы — направо! Я — налево! Барон, любой ценой не дайте немцам прорваться во вторую траншею, и да хранит вас Бог!
— Oui, mon chef! Bon courage![94] — Почему я ответил по-французски — Бог весть. — Савка, за мной! — Нахлобучив каску и перехватив автомат за цевье, ринулся к ходу сообщения, соединявшему траншеи.
Немцы как раз начали обстрел наших позиций, дабы предотвратить подход подкреплений. Снаряды рвались вокруг, поднимая дымные фонтаны земли, подсвеченные изнутри оранжевым светом…
В палату вошла сестра милосердия Ядвига — сухощавая немолодая полька с бледным костистым лицом.
— Не спится, пан прапорщик?
— Не спится, пани Ядвига.
— Пану заварить ромашки?
— Спасибо, не стоит! Позаботьтесь лучше о подпоручике Лазареве — он опять стонал.
— Непременно… — Женщина вышла так же тихо, как и появилась.
