Она говорит быстро и резко:
– Я не она. Ты должен это понимать.
– Но ты – Фиа Кисида.
– Да и нет. Я – Фиа Кисида. Это ты был тогда на шоссе? Куда мы едем?
– Куда-нибудь. Где безопасно?
Не домой. Некоторые вещи, даже посерьезнее пистолетов, не объяснишь доне Ортенсе. Эмерсон может бросить пару матрасов на полу в офисе. Покатит, пока Эдсон будет размышлять, что делать с двойником своей убитой подружки, которая явилась из параллельного Сан-Паулу и за которой охотятся с пистолетами и квант-ножами. Он чувствует, как руки Фии сжимаются на его талии, пока он расплывчатой кляксой летит через волну габаритных огней. В лицо бьет ветер, девушка молчит. Она понимает, где она. Это все еще Сан-Паулу.
Ее руки сжимаются сильнее, когда он сворачивает с шоссе на серпантин, ведущий в нутро Сидаде-де-Лус. Она смотрит на мототакси, автобусы и на величественный фасад Ассамблеи Бога с колоннами, напоминающий построенный на скорую руку рай, на провисшие кабели и белые трубы, которые бегут через дома и обнесенные стенами дворы, в сияющую, хаотическую массу верхнего города – к настоящей, упорствующей в своем грехе фавеле.
Дорога в очередной раз сворачивает, затем Эдсон резко бьет по тормозам. Впереди кто-то есть, практически у него под колесами. Мотоцикл заносит. И Фиа – Фиа-2, как он называет ее про себя, – скользит по маслянистому бетону и ударяется об обочину. Придурок на дороге – это Вкусняшка, который покинул свой обычный наблюдательный пункт на заправке Ипиранга, где он терроризирует водителей, чтобы те дали ему помыть ветровое стекло, пока заправляют машины.
– Эдсон, Эдсон, Эдсон! Налик! Он мертв! Его убили! Прямо сюда приехали.
Эдсон хватает Вкусняшку за край мешковатой майки и тащит за заправочную станцию, подальше от света, к газовым баллонам.
– Заткнись и не произноси мое имя, непонятно, кто нас слушает или смотрит.
– Налик, они его…
– Заткнись. Стой здесь.
Он поднимает красивую нежную «Ямаху» и подкатывает к Фии-2. Просто Фии. Нет, это неправильно.
– Все в порядке? – Она собирается что-то сказать по поводу своей разодранной толстовки, но на это у Эдсона нет времени.
– Подними капюшон. Держись подальше от камер. И запрись в женском туалете. Здесь есть люди, которые могут тебя опознать. Я вернусь за тобой, а сейчас мне нужно отлучиться по одному делу.
Эдсон велит Вкусняшке сбегать к доне Ортенсе и попросить его походную сумку.
– Она знает, что это значит. И веди себя с моей матерью вежливо, ты, неуч.
Он едет через переулки и ладейру под провисшими проводами и бугенвилиями. Мимо проскакивают мототакси, оттесняя его к стенам узких улиц. Перед домом все еще стоит машина скорой помощи. Эдсон слышит, как полицейские беспилотники кружат над головой. У небольшой толпы терпеливый язык тела людей, которые из свидетелей превратились в дежурных. Дырка с человеческий рост прорезана в воротах, затронута и часть стены. Точно такая же зияет во входной двери и дверной коробке. Из нее как будто вырывается целый шквал черных птиц, они летают над Эдсоном, ослепляя его своими крыльями, клювами и когтями, птица за птицей, их слишком много, они слишком быстрые, и он бьет их, колотит, но вылетают все новые и новые, и кругом сплошные крылья, и Эдсон знает, что если зазевается, то упадет, и когти вонзятся ему в спину.
– Что случилось? – спрашивает Эдсон у миссис Мораес, сидящей на обочине в шортах и шлепках, ее волосы все еще закручены на фольгу, а рука прижата ко рту. Вокруг стоят соседи.
– Приехали на мотоцикле. Тот, что сидел сзади, сотворил это. Господь любит моего мальчика, моего бедного сыночка, разве он вообще что-то кому-то сделал плохое?
Рядом с машиной скорой помощи он видит дилера, который помогает ему сбывать антиквариат. Все алиби Эдсона тут же в толпе. На их лицах написано: «Он умер за тебя». «Что, если тебя убьют?» – пошутил Налик. В итоге убили его самого. Санитары уносят в своем черном мешке тело, на котором надеты айшэды, сообщающие – это Эдсон Жезус Оливейра де Фрейтас. А Эдсон теперь никто. Ему нет места в Сидаде-де-Лус. На заправке Ипиранга он видит, как мимо проезжает скорая с включенными мигалками и орущей сиреной. Вкусняшка принес его походный мешок.
– Еще одна просьба, Вкусняшка. Сходи и скажи доне Ортенсе, что я у Сестер.
– У Сестер.
– Она поймет. Молодец.
В следующий раз он будет должен Вкусняшке.
Мотоцикл едет на запад через полосы света. Эдсон обращается к Фии, сидящей позади него:
– Деньги есть?
– Есть немного налички от продажи техники и украшений, но большую часть я потратила на еду и ночлег. А что такое?
– У меня нет ничего. Я не существую. Та скорая, что проезжала мимо, увезла меня в морг.
Она не задает вопросов, пока Эдсон объясняет устройство своего мира. Ангелы из углеродного волокна наблюдают за городом денно и нощно, никогда не перестают, никуда не спешат. Универсальные арчиды ставят метки и мониторят твое местоположение, и тебя предают одежда, обувь и игрушки в кармане. Тотальная слежка – все от полицейских камер на шоссе до футболок и айшэдов прохожих постоянно делает снимки, конфиденциальность доступна только богатым и мертвым. Информацией не владеют, но ее берут взаймы; музыка, помеченная определенной датой, и дизайнерские логотипы должны постоянно обновляться: нарушение интеллектуальной собственности карается смертью, но убийства стали развлечением в прайм-тайм, когда за каждый просмотр взимают плату, а полиции оплачивают каждое раскрытое дело. Любой клик айшэдов, любое сообщение, звонок, карта, любой крик «Гооооол!», любой апдейт, штраф за проезд и купленный кафезинью генерирует облако маркетинговой информации, хвост которого тянется через всю инфосферу Сампы. Алиби, несколько удостоверений личности, резервная копия самого себя – небезопасно быть кем-то одним слишком долго. Скорость – это жизнь. Ей нужно понять, как она сможет существовать – должна существовать – в этом мире Порядка и Прогресса, без скана, без отпечатков пальцев, без номера. Мертвая девушка, которая воскресла. А он покойник, который едет на запад в ночном потоке машин.
16–17 сентября 1732 года Робер Франсуа Оноре Фалькон: экспедиционный журнал
Какой удивительный день, и я не сомневаюсь, что все мы будем жить вечно. Я с удобством устроился в коллегии при кармелитской церкви Носса-Сеньора-да-Консейсан, выбрит, лежу на чистом белье и предвкушаю первый нормальный ужин за несколько недель, но мои мысли возвращаются к феномену, свидетелем которого я стал, – я говорю о встрече вод.
Капитан Акунья, желая показать высокомерному французу чудо его земли, позвал меня на нос корабля посмотреть удивительное зрелище – две реки: одна черная, а вторая молочно-белая – текли бок о бок по одному руслу. Черным потоком была Риу-Негру, впадавшая в море аж в двух лье от того места. Она бежала параллельно илистому течению Солимонойс. Мы следовали вдоль границы вод, я заполнял страницу за страницей своими набросками и видел с довольно близкого расстояния, что черная и белая воды закручивались друг вокруг друга, словно изящная резьба: в завитках – завитки, а в них другие, и далее по убыванию. Подобное я видел в узорах папоротника и на листьях некоторых деревьев. Мне стало интересно, будет ли эта модель повторяться до бесконечности в своем самоподобии? Может, я с излишним предубеждением отношусь к макроскопическому? Может, существует скрытая геометрия, математическая энергия в чем-то ничтожно малом, что каскадом вздымается вверх, автоматическая сила самоупорядочивания? Я думаю, тут есть какой-то закон – в течении реки, в папоротнике, в листе.
