— в ту ночь, когда Лакхаараа, кусая кулаки, в черной тоске думал о царском троне и царском наложнике, почти принадлежавших ему — да отнятых равнодушной Судьбой — и не все ли ей равно? — а вот: руками наложника вырвала царя у близкой, уже неотвратимой смерти; о войске, над которым царь поставил своего наследника, и которое одно могло теперь заслонить Лакхаараа от отцовского гнева, потому что не наследником был теперь Лакхаараа в Хайре, а преступником, — и огромное это войско ночью безлунной тайно двинулось на столицу; лучше было бы отцу умереть — или казнить старшего сына сразу, как только отступила смерть, ибо узнавший вкус власти уже не сможет терпеливо ждать годы и годы, пока снова наступит его черед;
— в ту ночь, когда Дэнеш нещадно гнал обидчивого, но преданного Ут-Шами, торопясь со страшной вестью к господину и брату;
— в ту самую ночь другой лазутчик в Крайнем покое царского дворца рывком развернул тяжелый зелено-алый улимский ковер, и к ногам царя белым свитком покатилось укутанное в шелк тело, разметав длинные шнуры косичек.
Царь наклонился над ним и недобро усмехнулся, разглядев, что красивое лицо раба желто от чрезмерного употребления керманского кумина. Вот какие игры затевал в своем дворце Лакхаараа, пока не скинул узды благоразумия и не посягнул на принадлежащее отцу и повелителю, не дерзнул похитить жемчужинку заветную, Акамие.
Но если так, что ему до темнокожего раба, хоть и бывшего прежде любимой забавой? Ни мука, ни смерть наложника не причинят Лакхаараа и сотой доли тех страданий, которые причинил он отцу, украв ниточку шелковую, Акамие.
— Встань, — резко бросил царь.
Тоскливые, будто от рождения безрадостные глаза мальчика покорно и терпеливо выдержали тяжелый, долгий взгляд царя. Мягкие розовато-коричневые губы приоткрылись со вздохом, и он тихонько шепнул:
— Меня зовут Айели, господин.
— Мне нет нужды знать твое имя, — равнодушно ответил царь.
И велел послать за Эрдани.
— Что может уничтожить красоту, оставив мальчика в живых?
— Млечный сок йатту, повелитель, вызывает язвы на теле. Также лазувард, она жжет и изъязвляет. Но…
— Но? Продолжай, что ты молчишь?
— Мальчик слишком красив, повелитель…
— Тебе жаль его?
Эрдани поежился, опуская глаза.
— Тебе жаль его?
— Повелитель, мальчик может лишиться рассудка от боли.
— Ступай, приготовь эти снадобья, о которых ты говорил. Передашь палачу, объяснишь, как они действуют. Не задерживайся. Слышишь? — царь сверлил взглядом опущенные веки лекаря.
— Его судьба решена. Мной! А ты, если не хочешь разделить ее, повинуйся.
Мальчик стоял посреди зала, глядя под ноги. Черные косички обвисли с безнадежно опущенной головы на грудь и на спину, касаясь ступней и толстого ворса ковра. Он слышал, он понимал. Он чувствовал, что весь дрожит и что слезы катятся и катятся на похолодевшие щеки, он боялся, что этим рассердит господина. Стоял, не поднимая головы, пока господин не велел ему раздеться и не овладел им на толстом улимском ковре, пахнущем конским потом и пылью, бедой и гибелью, — прежде, чем отдать его там же палачу;
— в ту самую ночь, когда Акамие без сна лежал на ковре китранском, постеленном на дно повозки, возвращавшей царю украденное имущество: дорогой ковер и заплаканного раба;
— в ту самую ночь, когда Акамие без сна лежал на ковре, пахнущем конским потом, пылью, гибелю и горем.
Конь темный, ночной, черной ночью новолуния нес Лакхаараа, вросшего в глубокое седло. Следом — тенью — серый конь лазутчика стелился над черной травой.
Только половина дневного пути отделяла теперь войско от Аз-Захры, но остановил царевич войско, оставил его, торопясь в отцовский дворец.
Потому что сквозь стремительно движущиеся на столицу сотни, сбив строй, прорвался среди шарахающихся коней и яростно орущих всадников, упал к ногам каракового Махойеда ашананшеди и выкрикнул, подняв к царевичу осунувшееся лицо:
— Выслушай и казни!
Низко перегнулся с седла Лакхаараа, вмиг побледневший. И предположить ничего страшного не успел. Просто испугался растерянного лица Дэнеша.
— Что? — прохрипел. — Говори!
— Твой… тот, что под покрывалом, банук… у царя!
— Айели?
Лакхаараа то ли спрыгнул, то ли упал из седла. Схватил лазутчика за густую шнуровку на груди, могучими руками оторвал от земли.
— Откуда знаешь? — недоверчиво и зло выдохнул ему в лицо.
— Сам видел, — уронил голову Дэнеш, — как увозили его.
— А! — низко и страшно вскрикнул Лакхаараа. — Почему дал увезти? Почему не убил?
Он яростно тряс будто набитое тряпками тело лазутчика. Голова Дэнеша покорно моталась из стороны в сторону.
Царевич бросил его прочь от себя, и он упал, но тут же вскочил и стоял перед господином и братом, опустив голову, готовый принять кару.
Лакхаараа прыгнул в седло — Махойед присел, зло заржал, вскинув маленькую голову на тонкой шее.
— Ждать меня! — голос Лакхаараа накрыл, казалось, все огромное войско. Махойед рванулся вперед — и тут же захрапел, осаженный могучей рукой, коротко жалобно вскрикнул.
Обернувшись к Дэнешу, Лакхаараа бешено сверкнул глазами.
— За мной! — и пустил коня.
Дэнеш вздрогнул, ринулся к Ут-Шами, взвился в седло. Влажные бока Сына Тени тяжело раздувались, когда он настиг Махойеда, и они понеслись двумя темными вихрями в густом мраке новолуния.
У высокой дворцовой стены остановили коней. Дэнеш вынул из седельной сумки крюк на тонком плетеном аркане, раскрутив, перекинул через стену. Подергав, убедился, что крюк засел прочно. Тогда он крепко привязал конец аркана к луке седла. Встал на спине Сына Тени — тот стоял под стеной как вкопанный, только бока быстро и тяжело раздувались и опадали, и с низко опущенной морды клочьями падала пена. Дэнеш бесшумной тенью заскользил по стене. Рядом, держась за аркан и упираясь в стену ногами, поднимался Лакхаараа. Наверху он лег на живот и осмотрелся. Темные силуэты стражников мерно двигались навстречу друг другу от противоположных углов стены. Они должны были встретиться как раз там, где сейчас лежал Лакхаараа. Дэнеш прижался к стене рядом с ним и рукой быстро указал в сад.
Аркан протянулся до светлого, раздвоенного невысоко над землей ствола чинары. Крюк засел в развилке. Взявшись за аркан, Лакхаараа оттолкнулся от стены и поехал.
По другую сторону стены Ут-Шами покачнулся, подогнул колени… он упал бы, но не давал натянутый аркан. Дэнеш оглянулся: Лакхаараа уже стоял на земле. Сын Тени тяжело сгорбился, уронив голову на камни. Ноги уже не держали его. Зло сощурившись — ресницы мокро слиплись в уголках глаз, — Дэнеш полоснул ножом по аркану и сразу перевалился через стену, повиснув на руках. Потом отпустил руки — и ровно стал на ноги под стеной.
Смотав на руку остаток аркана, сунул его вместе с крюком за пояс и повел господина и брата во дворец его отца такими ходами и лазами, о которых царевич и не подозревал. И только в темном, душном от благовоний коридоре ночной половины, когда впереди красновато замерцали светильники у входа в опочивальню повелителя, им встретились евнухи-стражи с длинными мечами в мускулистых, блестящих от масла руках. Лакхаараа успел только потянуть из ножен меч, как два лезвия, одно за другим сверкнув на лету, свалили обоих. Дэнеш скользнул вперед, выдернул ножи из пробитых глазниц, вытер их об одежду убитых и водворил на место, в гнезда на перевязях.
Лакхаараа наклонил голову. Еще не звук, а будто предчувствие звука заставило его сделать несколько шагов вперед, торопливо пройти часть отделявшего его от двери повелителя расстояния. Он остановился, весь напрягшись, потому что расслышал тонкий, тихий, прерывистый вой, такой усталый, будто длился уже целую долгую жизнь, и не одну — ведь не может за одну жизнь скопиться столько невыплаканной, невыкричанной боли в одном надорванном, уже безголосом горле?
Лакхаараа оглянулся на Дэнеша, ища в его взгляде подтверждения своей догадке. Дэнеш опустил покорный, виноватый взгляд. Лакхаараа снова положил руку на рукоять меча, но резко отвернул голову — и вздрогнул.
Завеса на двери Крайнего покоя тяжело откинулась…
Стон, текущий из-за нее, стал слышнее, а в проеме появился сам царь.
Вышел. Тяжелый, темный. Не сытый местью.
Дэнеш, прильнув к стене, слился с ней. Но не слышный другим звук отвлек его, и он прокрался назад до поворота коридора, оставшись незамеченным царем.
Там кто-то двигался, медленно, будто нехотя. И очень скоро зоркие и во тьме глаза ашананшеди различили едва заметный силуэт, боязливо крадущийся по коридору.
Он шел, одной рукой держась за стену, другой прижимая к груди края разорванной рубашки. И лазутчик не разглядел бы низко опущенного лица, почти скрытого волосами. Но Дэнеш узнал его по волосам. Сделал несколько шагов навстречу, дождался, когда мальчик поравняется с ним. А тогда схватил его и стиснул, плотно зажав рот ладонью. Акамие забился в его руках — и затих обреченно. И вместе с ним Дэнеш вернулся к повороту коридора — смотреть и слушать.
