повысила голоса, ее голова с высокой прической все так же покачивалась на тонкой шее. Можно было даже сказать, что сейчас она говорит очень добрым тоном. Как будто журит первоклашку, чтобы он не бегал. Но на самом деле речь была знаковой — она размазывала нашу Анну Сергеевну по стене практически при всем отряде. Что могло означать только одно — она уволена.
Хотя... Может это я просто из двадцать первого века принес эти убеждения? И в СССР публичная порка вовсе не означала, что тебя не вернут обратно на место в той же должности и с теми же полномочиями?
— Надежда Юрьевна... — начала Анна Сергеевна. Голос ее дрогнул.
В повисшей тишине звук горна, созывающий всех на обед, прозвучал как-то особенно пронзительно и тревожно.
— Идите обедать, ребята! — кивнула директриса. — Не буду вас задерживать больше.
Все поднялись со своих мест и потянулись к выходу. Обтекая замерших на своих местах Надежду Юрьевну и Анну Сергеевну.
— А где Прохоров? — покрутив головой, спросила Шарабарина, когда все оказались снаружи.
— Он ногу подвернул, пошел в медпункт, — сказал кто-то из парней.
— Надо же, как он вовремя! — Шарабарина вздернула подбородок, потом несколько раз хлопнула над головой в ладоши. — Второй отряд, строимся!
В столовую мы пришли последними. И, в отличие от других отрядов, с нами не было никого из «руководящего состава» — ни вожатой с воспитателем, ни даже председателя совета отряда. Правда от этого ничего существенно не поменялось — мы точно так же, как всегда, прокричали входную речевку, сравнительно организованно расселись и привычным образом набросились на еду. Рассольник никогда не был моим любимым супом, что не помешало мне опустошить тарелку за считанные пару минут, а подбирая остатки коричневого соуса кусочком хлеба я, конечно, думал, что гуляш на самом деле это густой венгерский суп, а не вот это недоразумение из кусочков мяса, вылитое на сероватый липкий рис. Но все эти мысли крутились где-то на краю сознания, пока юный организм жадно поглощал доступные калории, не особенно заморачиваясь, вкусно ему или нет. И даже подумывал о том, где бы взять еще.
Когда мы вернулись в отряд, все еще никого не было — ни Елены Евгеньевны, ни Анны Сергеевны, ни Прохорова.
— И что теперь? — спросила Коровина в воздух. — Нас все бросили?
Она подошла сначала к двери воспитательницы, постучала в нее кулаком, потом, когда никто не отозвался, подергала. Заперто. Повторила те же манипуляции с дверью Елены Евгеньевны.
— Коровина, а зачем тебе кто-то? — лениво спросил Мамонов, развалившись на диване на веранде. — Ты что, расписания не знаешь? Сейчас тихий час. Расправляешь кроватку и сладко спишь два часа.
— Если такой умный, то почему сам здесь сидишь? — огрызнулась Коровина.
— Жарко там, как в литейке, солнце в комнату светит, лучше тут посижу, — Мамонов пожал плечами.
— Прохоров тоже не вернулся? — Коровина вышла на центр веранды и уперла руки в бока. — Может, ему обед в медпункт отнести?
— Не терпится проведать болезного? — Мамонов захохотал.
— Мамонов, что смешного-то? — Коровина скривила оскорбленную физиономию.
— Да не вернется он, хочешь поспорим? — Мамонов встал и прошелся взад-вперед по веранде. — Выперли его наверняка, вместе с Аннушкой. Пусть радуется твоя Шарабарина.
— А мы как теперь? — растерянно спросила Коровина. — Нам же воспитатель полагается...
— Ну поставят кого-нибудь, — Мамонов пожал плечами и снова развалился на диване.
Будь наш отряд помладше, то наверняка сейчас в корпусе бы царил хаос, бои подушками и беготня. Но мы уже почти взрослые, так что особенно не шумели, просто бродили из комнаты в комнату, соваться на улицу не спешили. Может дело было в солнцепеке, а может не хотелось под горячую руку попасть под репрессии. По этому же поводу идею сбежать на речку отложили до лучших времен. А то вдруг внезапно заявятся «сильные мира сего» объявить нам нашу дальнейшую судьбу, а мы тут безответственно режим нарушаем. Гайки закрутят, нафиг надо...
Ленились, в общем. Как будто долго копившееся напряжение отпустило, и все одним махом превратились в расплавленное полуденным зноем желе.
— Второй отряд, подъем! — раздался от дверей веселый громкий голос. — Ага, режим нарушаем, вы еще в кроватях должны быть!
— Так мы же не шумим, Вера Ивановна, — отозвался Мамонов с дивана. — А в палате жарко очень, так что мы о своем же здоровье беспокоимся, как нам и полагается.
— Ой, Вера Ивановна! — из двери второй палаты парней высунулась Коровина. — А почему вы здесь?
— Временно заменяю у вас Анну Сергеевну, — ответила моя мама, выходя в центр веранды. — Пока нового воспитателя не пришлют.
— А куда делась Анна Сергеевна? — спросила Шарабарина, высовываясь вслед за подругой.
— Все-то тебе знать надо, Шарабарина! — моя молодая мама знакомо усмехнулась. — Уехала домой, по семейным обстоятельствам.
— А Прохоров? — Шарабарина склонила голову, и ее роскошные волосы рассыпались по плечу искрящейся волной.
— Девочки, я же только пришла! — рассмеялась Вера. — А вы уже меня вопросами пытаете! Меня Надежда Юрьевна попросила на пару дней заменить вашего воспитателя, вот и все. Так что давайте жизнь друг другу портить не будем — вы себя в эти дни будете вести хорошо, а я буду делать вид, что не замечаю, что вы в тихий час по комнатам бродите. Чужим!
— А на речку завтра в тихий час можно? — выскочил из нашей палаты Марчуков.
Вера Ивановна скривила такую выразительную физиономию, что и тупой бы понял, что раз уж спросили, значит нельзя.
После полдника нас снова захватила космическая гонка. Надо было сначала предоставить в счетный комитет все заработанные жетоны, а потом можно было их потратить, накупив в раскинутых на стадионе палатках, украшенных силуэтами ракет конфет. А к вечеру все опять собрались в клубе на отчетный космический концерт.
Оказывается, от нашего отряда тоже был какой-то номер, а я даже не успел заметить, когда его подготовили.
Вообще, если быть совсем уж честным, концерт был не так уж и плох. Или у меня просто от недостатка зрелищ упала планка. Старшие отряды неплохо пели хором, обеспечивая звуковое сопровождение танцевальным номерам. Современные песенки были переделаны остроумно, и даже без рифм про «кеды-полукеды». Правда хит
