и боковой панелькой, как вдруг за спиной раздался наполненный едким сарказмом голос:
Глава 24
От неожиданности я чуть не грохнулся на пол.
Да что за хрень⁈
Я обернулся и мои глаза полезли на лоб — над старым креслом парил призрак.
— Сынок? — всё также чуть насмешливо растягивая слова повторил он и добавил. — И что же ты здесь ищешь?
— Учебник, — сам не знаю зачем я так ляпнул.
— Какой учебник? — удивился призрак.
— По истории КПСС, — бодро отрапортовал я, окончательно придя в себя.
— Врёшь, — покачал головой он.
— Вру, — не стал спорить я.
Призрак перестал парить и опустился на пол. Был он по цвету похож на Анфису, только зелёный оттенок более насыщенный, но не совсем зелёный, а скорее серо-зелёный.
— Ты весь в меня, — хихикнул вдруг он. — Когда я ставил какую-то цель, я всегда её добивался…
Слово «добивался» он произнёс так, что меня тут же накрыл какой-то животный, необъяснимый иррациональный страх. Хотелось броситься на пол, забиться куда-то в угол, или в норку, и скулить, выть, рыдать от страха.
Страх поднимался от кончиков пальцев рук и ног, шел выше, выше, аж до колен и локтей, при этом немели руки и ноги, затем ещё выше, до плеч и паха; страх давил на грудь, стискивал ледяными пальцами сердце, немым криком застревал в горле.
Усилием воли я сглотнул ком в горле и выдавил:
— Яблочко от яблоньки недалеко падает.
— Какое яблочко? — переспросил призрак и страх моментально исчез.
— Поговорка есть такая, — объяснил я, пытаясь отдышаться и прийти в себя, — народная.
— Наро-о-одная, — коверкая слова, передразнил меня призрак, — кому интересен этот народ⁈ Люмпены! Маргиналы! Человеческая труха! Сделали революцию и тут же просрали всё, что можно!
Я молча созерцал эту вспышку ярости.
— Ты хоть знаешь, какая идея всего этого у них? Главная мечта?
— Нет, — покачал головой я.
— Коммунистический рай! Да-да-да! Опьяневшая голытьба вообразила, что на земле можно создать рай, где будут жить люди, свободные от любого труда, от любых забот, хлопот и проблем. Ты это представляешь, сынок? Представляешь такое общество, которое всё им дает, но ничего не требует взамен? Каково, а?
Я молчал.
— Женщины у них будут общие, на всех, дети — общие, на всех. Ничего своего, ничего личного! Даже исподнее! Ты это представляешь?
Я не знал, что ответить.
— Тебе нужно в столицу, — вдруг резко успокоившись, сказал призрак. — Найди там магазин «МамбуринЪ и сыновья». Ключ у Мамбурина.
— И что я ему скажу? С какой стати этому Мамбурину отдавать незнакомому человеку ключ?
— А это меня должно волновать? — пошел рябью призрак, — привезешь ключ сюда, я дальше скажу, что делать.
— Но…
— Ты же миллионы мои ищешь? — ехидно захихикал призрак. — Вот и делай, как я говорю. А теперь уходи отсюда, и быстро. Через пару минут вернется Заляпин. А у него рука тяжелая. Проверять не советую.
Я не стал дожидаться нового хозяина и выскочил из комнаты, правда дверь за собой запереть успел.
Я шел по дороге на Батюшкино (то есть Красный Коммунар, конечно же, но мы привыкли говорить так). Пять вёрст хоть и не далеко вроде, а ветер пронизывающий, поэтому почти бежал всю дорогу, чтобы согреться.
И только добежав до окованных металлом ворот школы, подумал: почему призрак не увидел, что я не его сын?
В школе первым делом я отчитался дежурному о прибытии, и меня сразу же вызвали к заведующему.
Я вошел в пропахший едким потом и чесноком кабинет и вытянулся напротив стола, как было принято среди воспитанников. Заведующий сидел и что-то писал, периодически обмакивая перо в синюю керамическую чернильницу-непроливайку.
А я стоял ждал.
А он писал.
Примерно через минут пять он поставил точку, полюбовался на текст, положил сверху промокашку и только затем поднял на меня глаза и изволил сказать:
— Ну как успехи, Капустин? Ты домой сходил?
— Сходил, — звонко и чётко отрапортовал я.
Заведующий поморщился.
— Не надо кричать.
— Есть не кричать! — выкрикнул я.
— И что?
— Что что? — сделал вид, что затупил я (ну нравилось мне его выводить из себя).
— Ты бумаги отца нашел? — сдерживая раздражение, спросил заведующий.
— Нашел, точнее — не нашел, — сказал я.
— Так нашел или не нашел? — наконец вскипел заведующий, вены на его лбу вздулись, а лицо налилось нездоровой краснотой.
— Нашел записку, там было только написано, что ключ в столице.
— Покажи, — жадно потребовал заведующий.
— Я же и говорю, нету её у меня, — сказал я, — записка была почти сожжена, я её в горшке нашел, прочитал и она рассыпалась.
— Прям так и было написано?
— Ага! — с придурковатым видом закивал я.
— Ладно, иди пока, — потерял интерес ко мне заведующий, с задумчивым видом уставившись в окно.
Я тихо вышел, чтобы не потревожить высокие думы руководства о грядущем.
Я брел по коридору к себе в спальню и думал, как его спланировать дальнейшие действия. Однозначно на первое место я ставил поиск священника, владеющего латынью. Мне нужно было понять, что там в книге. Хотя и в столицу надо. Кто его знает, живет там этот Мамбурин или нет?
О том, как я буду выпрашивать у этого Мамбурина ключ, что говорить, и зачем вообще мне этот ключ, почему я должен верить непонятному привидению — об этом я старался сейчас не думать.
Проблемы нужно решать по мере их поступления. Вот в Ольховку я вполне могу попасть в скором времени вместе с агитбригадой. Это вообще-то реально. А вот в столицу — это уже из разряда более фантастических вещей. Нет, поехать туда вполне возможно, но, во-первых, меня со школы не отпустят, а во-вторых, нужна внятная гипотеза причины, почему Мамбурин должен отдать ключ какому-то незнакомому человеку, то есть мне.
— Капустин! — окликнул меня Ванька, толстогубый подросток, из моей бригады.
— Чего? — буркнул я, пребывая всё еще в своих проблемах.
— Иди быстрее в читальный зал, тебя Виктор искал!
Молча вздохнув, развернулся и пошел. Не хотелось портить с таким трудом налаженные отношения.
В читальном зале, за длинным-длинным столом сидел Виктор и ещё какой-то белобрысый шкет, и они сосредоточенно рисовали стенгазету на большом листе бумаги.
— Капустин, — кивнул мне Виктор и прочертил линию под деревянную линейку. Посмотрев на неё, он отмерял несколько сантиметров и прочертил внизу ещё одну.
— У нас будет большой торжественный концерт ко Дню Комсомола, — сказал он, измерил высоту между двумя линиями с обоих краёв, поморщился и принялся стирать ластиком нижнюю линию.
— И что?
— Это двадцать девятого октября, х-хэ-э, — Виктор сдул крошки от ластика на стол.
— И что?
— До этого, примерно через две недели, будет предварительный смотр номеров художественной самодеятельности, — он опять провел линию под линейку, перемерял высоту и остался доволен.
— Прекрасно, — нейтрально ответил я.
— Не притворяйся, Капустин, — покачал головой Виктор, — мы уже только поверили, что ты исправился и становишься советским человеком.
— Что опять не так? — пожал плечами я.
— Нужно принять участие от бригады, — вздохнул Виктор и с надеждой посмотрел на меня.
— Так принимайте, — не понял сперва я.
— Так некому, — нахмурился Виктор, — как-то так получилось, что в бригаде подобрались все самые неартистичные. Петь у нас никто не может, танцевать — тоже. Мы первые в работе среди бригад, а из-за этой самодеятельности постоянно в конец вылетаем.
— Так ты же говорил. что из-за меня вы последние, — не удержался, чтобы не поддеть его я.
— Из-за тебя в том числе, — не моргнув глазом, выкрутился Виктор и добавил, — Так что в этот раз вся надежа на тебя, Капустин.
— Почему это на меня? — меня уже этот разговор начинал подбешивать.
— Всё просто, ты был в агитбригаде, тебе даже положительную характеристику дали, — парировал мне Виктор, — все равно от них что-то научился. Так что исполнишь номер, и мы должны если не победить, то хотя бы быть в середине.
— Так я сейчас хотел опять на агитбригаду вернуться, — сказал я.
— Ну и возвращайся, — поморщился Виктор, — я узнавал, они завтра или послезавтра стартуют по деревням, а через полторы недели обратно вернутся. Так что ты вполне успеешь. И заодно с ними разучишь номер.
— Думаешь, меня заведующий отпустит? — намекнул на возможные препятствия я.
— Я с ним поговорю, — твёрдо заверил меня Виктор, — Отпустит.
— Тогда ладно, — согласился я и вышел из читального зала, пока не припахали меня ещё и стенгазету рисовать.
В коридоре я воровато оглянулся и вытащил дощечку Еноха из-за большой статуи какого-то греческого мыслителя. Я не боялся, что доску там обнаружат:
