спросил он, с интересом рассматривая мой простенький даже не эскиз — набросок, сделанный накануне.
— Да что-то слышал…от кого-то. Да какая разница, главное, что должно́работать!
— Правда ваша. До́лжно!
— Подумайте над конструкцией, какие материалы нужны, как сделать удобнее… Меня особо форма винта беспокоит, надо чтобы грёб много, а вращался легко. Может, модель какую сделать… В общем, подумайте!
Джакомо Кваренги, или как его у нас называли Яков Гваренги, придворный архитектор Екатерины, был всегда страшно занят. Если он не занимался внешними работами, значит, ведал отделкой, или рисовал очередные чертежи. Я уже не раз видел его во дворце, и, право, такую, как он фигуру, было трудно не заприметить.
Представьте себе массивную, плотную фигуру с чудовищно толстой шеей и невероятной величины грушеобразным сизым носом, постоянно разговаривающую сиплым басом на чудовищной смеси французского, итальянского и русского, да ещё и экспрессивно при этом жестикулирующую. Представьте теперь, что это — ни кто иной, как растолстевший Жерар Депардье, загримированный играть гоголевского Собакевича. Вот это и будет Яков Яковлевич Гваренги, гениальный архитектор, талантливый организатор и искуснейший рисовальщик. В последнее, кстати, особенно трудно поверить, глядя на его мощные медвежьи лапы с толстыми сарделькоподобными пальцами. Но, о чудо — чертежи и наброски, представляемые им императрицы, всегда так дивно хороши, что рука заказчицы так и тянется к кошельку…на горе всем русским людям!
Итак, я написал Кваренги с просьбой сообщить день и время, когда мы могли бы встретится. Записку отправил через Протасова, который из моего воспитателя плавно превращался в секретаря. Тот ответил очень любезно, что для меня всегда свободен; впрочем, на улице уже выпал первый снег, строительные работы завершались, а отделочные ещё не были начаты, так что, именно сейчас архитектор имел чуть менее дел, чем всегда. Осталось договориться с Кулибиным. Итак, на следующий буквально день, сразу после фриштыка я разговаривал сразу с двумя живыми легендами одновременно.
Джакомо выслушал меня внимательно, с сосредоточенным взглядом качая головой.
— Каков будет вес сиих труб? — спросил он меня по-французски.
— Трубы надобно свернуть из самого тонкого листа, какой только можно сыскать, — ответил ему я. — Тяжелым будет только вентилятор, да и то, больше, от веса солдат, которые будут его вращать!
— А как вывести отдушины в зал?
— В потолке придётся проделать отверстия.
— Но, это же будут дыры в отделке, а там росписи!
— Отверстия надобно затянуть нарядною сеткой.
— Я должен посмотреть, как это будет!
Мы пошли по залам, искать, сколько и где будут сделаны отверстия. В каждом зале их должно было быть несколько: одни для притока свежего воздуха, другие для удаления душного, и находиться они должны были в отдалении друг от друга, чтобы уличный воздух шел на освежение зала, а не затягивался сразу же в вытяжки. К тому же, надо было расставить отверстия так, чтобы они не очень бросались в глаза, что было непросто — потолки в залах были с лепниною, и, чаще всего, расписные. Нельзя было допустить, чтобы решетка, пусть даже декоративная, вылезла на голове какого-нибудь купидона! К тому же надо учесть прохождение потолочных балок; в общем, дело это оказалось не так просто. В итоге Гваренги и Кулибин полезли на чердак, мне же, для безопасности, настрого это запретили — и я поневоле остался внизу. В общем, самодержавие сегодня было жёстко посрамлено.
Они лазили там до вечера; наконец, спустились, страшно замёрзшие, засыпанные паутиной и пылью.
— Вы прямо себя не бережёте! — мягко пожурил я их.
— Чего не сделаешь ради синьора заказника! — с юмором ответил архитектор, отряхивая пыль с канифасовых кюлот, видимо, специально рассчитанных на лазанье по стройкам.
— Ну уж нет, вы от меня ни заказа не получите, даю честное благородное слово!
— Отчего же? — поразился итальянец.
— Вы скоро всю Россию разорите. Куда не плюнь — везде леса и стройки! В Петербурге скоро яблоку негде будет упасть от этих ваших дворцов!
Посмеявшись, Кваренги с Кулибиным отправились по домам — один рисовать схему, второй — считать сечения воздуховодов и проект вентиляционного устройства.
На большой прием 24 ноября, конечно же, мы не успели. Впрочем, императрица очень любила праздники — и балы, и куртаги, и маскарады, и прочие развлечения выдумываемые как ею самою, так и гофмейстером Нарышкиным. 30 ноября назначен был праздник Андреевских кавалеров — день, когда чествуют всех, награждённых этим орденом. В этом году он прошёл без участия императрицы — она как раз заболела. Затем, в честь моего дня рождения, 12 декабря, был устроен «детский маскарад» для избранных особ. Ну а, кроме того, в Зимнем дворце Императорские балы являлись каждую неделю: по средам проводили «куртаг», то есть приём, а в пятницу — маскарад в Эрмитаже, считавшийся «публичным» — туда по билетам пускались и не принадлежавшие ко двору петербуржцы, в том числе даже и из купцов.
Но, если вы подумаете, что другие дни были свободны от праздников, то жестоко ошибётесь. По четвергам и воскресеньям проводились «эрмитажные собрания», проходившие в оранжерее зимнего сада, а в оставшиеся дни были театральные представления и балет! Конвейер развлечений работал практически без перерывов!
Всё это сильно мешало работам: ведь надо было проделать отверстия в потолке зала, и укрыть их декоративными решетками. Впрочем, мне удалось договориться со шталмейстером, чтобы часть балов и маскарадов на время проведения работ перенесли в другие залы.
После Рождества, с окончанием Филиппова поста, предстояли новогодние праздники, особенно многолюдные, и к тому времени всё должно уже быть готовым. Трубы из кровельного железа все были готовы и установлены; под начальством Кулибина смонтированы вентиляторы с лопастями из липовой планки. К моему удивлению, Иван Петрович даже оснастил их шариковыми подшипниками! Запаздывали только декоративные решётки — придворный ювелир Иван Лазарев был страшно занят русско-турецкою войною. Сам по рождению армянин, с истинной фамилиею Лазарян, он всячески хлопотал через посредство Потёмкина добиться облегчения для своих соотечественников, которым под властью Порты становилось всё тяжелее и тяжелее. В общем, с решётками вышла задержка, и пришлось делать их бронзовые, безо
