Я очень разочаровал Садко, объяснив ему, что он обознался и мы обычные охранники купеческих караванов, а пение для меня просто хобби. Однако отделаться от настырного парня не было никакой возможности, и его сани влились в наш обоз. Правда, я поставил скоморохам условие, что мы едем вместе только до Вышневолоцкого яма, но судьба распорядилась по-своему.
Помимо гусляра Садко в ватагу скоморохов входили два брата-акробата Тимофей и Лукьян, а также кривой на левый глаз мужичок по прозвищу Шпынь. Появление нежелательных попутчиков довольно серьезно подпортило мне настроение, но на постоялом дворе, где мы заночевали, поджидал еще один неприятный сюрприз, который взбесил меня до безобразия.
Когда последние сани обоза въезжали за ограду постоялого двора, я случайно заметил, что из-под сена, лежащего на этих санях, торчит человеческая нога, обутая в стоптанный лапоть. Мои гвардейцы давно ходили в унтах или трофейных сапогах, поэтому непонятный лапоть сразу привлек внимание. Я разбросал сено ногой и вытащил из саней спрятавшегося в них зайца. Безбилетным пассажиром оказалась молодая девка в потрепанном зипуне с замотанной в рваный платок головой.
Поверить в то, что девица ехала в санях Акинфия Лесовика без его ведома, мог только полный идиот, поэтому я сразу выписал Акинфию здоровенного пинка за самовольство. Видимо, мое панибратство с личным составом окончательно подорвало дисциплину среди гвардейцев, если в обозе стали появляться незарегистрированные пассажиры.
К счастью для провинившегося, он оказался шустрее меня, поэтому я не смог его поймать, когда он бросился в бега. Так как Акинфий смылся, мне пришлось отложить расправу над ним и заняться допросом девицы. Во время дознания выяснилось, что нежданной попутчице четырнадцать лет, зовут ее Машкой, а родом она из Твери. Родной отец Марии оказался подлой тварью и горьким пьяницей, который, чтобы залить свою глотку брагой, продал родную дочь заезжим купцам из Астрахани.
В Торжке во время заварушки в трактире, где расейские патриоты навешали по шеям астраханским купцам, девчонка, воспользовавшись удобным моментом, сбежала от побитых хозяев и затаилась на конюшне. Акинфий Лесовик пожалел сироту и спрятал беглянку в своих санях перед нашим отъездом. По действующим на Руси законам я был обязан вернуть Машку ее хозяевам, но совершить такой поступок мне не позволила совесть.
В принципе я успел наворотить таких дел, что укрывательство беглой рабы весьма незначительный факт в моей преступной биографии, а потому я махнул на Машку рукой и отправился договариваться о ночлеге. Увы, но на этот раз нам не повезло с постоем и свободной комнаты в гостиной избе не оказалось. По этой причине моей гвардии пришлось заночевать под навесом для лошадей, что еще больше испортило и без того гнусное настроение.
Сегодняшний день явно не задался, но, наверное, в моей душе что-то перегорело, и я не стал устраивать разноса своим подчиненным. Посчитав, что утро вечера мудренее, я наскоро перекусил всухомятку и завалился спать, закутавшись в тулуп, а гвардейцы о чем-то долго шушукались у коновязи. Видимо, народ с тревогой ожидал заслуженного нагоняя, но, когда его не последовало, перепугался не на шутку. Вслушиваться в разговор подчиненных я не стал, потому что в тот момент мне было все по барабану, и вскоре заснул.
Утром меня разбудило чье-то тихое покашливание. Открыв глаза, я увидел своих бойцов, выстроившихся в ряд перед санями.
– Что за митинг спозаранку? – спросил я собравшихся.
Заграничное слово «митинг» мои гвардейцы уже знали, а потому Дмитрий Молчун не стал задавать вопросов и, теребя в руках шапку, ответил:
– Командир, виноваты мы перед тобой. Прости нас, дураков, за самовольство и за то, что сразу не доложили тебе про Машку. Богом клянусь, не хотели мы этого, бес попутал. Акинфия мы уже сами поучили за дурость, и общество просит не выгонять его из дружины. Больше такого не повторится. Что с Машкой делать, мы теперь и сами не знаем, но бросать ее в дороге тоже негоже, сгинет девка. Может, довезем ее до Новгорода, а там Акинфий пускай с ней сам разбирается или идет вместе с ней куда глаза глядят?
– Где Акинфий? Машку тоже сюда ведите, – велел я, садясь в санях.
Из-за спин гвардейцев, понурив головы, вышли вперед виновники вчерашнего происшествия. Если судить по заплывшим от синяков глазам и распухшей щеке, то «общество» с Лесовиком побеседовало весьма строго, и парень наверняка раскаивался в содеянном. Зареванная Машка вообще производила впечатление самого несчастного на Земле существа, которому оставалось жить на белом свете только до разговора со мной.
– Акинфий, ты осознал свою вину? – спросил я.
– Осознал, – потерянным голосом ответил парень.
– Казнить тебя я не буду, выгонять тоже. Да и куда ты пойдешь? Только Машка теперь на тебе. За все ее бабские выкрутасы головой ответишь! Будем считать, что сестра она тебе единокровная. Или ты на ней жениться надумал?
– Нет!!! – испуганно ответил боец.
– Что – нет?
– Пусть сестра будет! Рано мне жениться, да и не знаю я ее толком.
– Ну вот, приехали! Когда ты ее в санях своих прятал и наши головы под топор подводил, не думал, а как жениться на девке, так уже и не знаешь ее! Теперь понял, чего ты учудил?
– Понял, – просипел Акинфий.
– С тобой все понятно, а теперь с тобой, Машка, разберемся, – заявил я, грозно взглянув на перепуганную до смерти девчонку. – У тебя есть куда податься?
– Нет у меня никого. Мать в прошлом годе померла. Братец Димитрий летом ушел из дому куда глаза глядят и сгинул. Отец родный хотел меня на позор продавать, а когда я отказалась, побил и купцам продал. Некуда мне идти, не выгоняйте меня, Христом Богом молю! – заскулила Машка побитой собачонкой, размазывая по грязным щекам текущие из глаз слезы.
Александр Томилин много чего в жизни повидал и сам горя нахлебался, – мама не горюй, но вид стоящего на последней грани забитого существа рвал душу на куски, поэтому я обреченно вздохнул и сказал:
– Оставайся, но с одним условием. Подол перед моими воями не задирать, а если кто полезет, то сразу докладывать мне! Промолчишь, – все одно узнаю и вышвырну на улицу, как сучку шелудивую! Я лично любителя бабских прелестей оскоплю, чтоб другим неповадно было! У нас все равны, и если я тебя взял в дружину, то ты такая же, как и они. Поняла?
– Поняла, Александр Данилович! Все исполню, как вы прикажете! – бросилась мне в ноги уже простившаяся с жизнью Машка.
– Расстрига, договорись с хозяевами о бане. Лично проследи, чтобы Акинфий Машку переодел за свой счет и отмыл, смотреть на эту оборванку не могу. Пусть братец сестру в порядок приводит! Ее вшивое рванье сжечь, чтобы заразу не разносила. На все про все даю полтора часа времени, и по коням. Время пошло! – приказал я своему заместителю и отправился завтракать.
