– Тебе, значит, бабка объяснила… – Анна тяжело опустилась на лавку. – А меня матушка по щекам отхлестала да выпорола так, что я несколько дней сидеть не могла. А потом заставила неделю целыми днями на коленях стоять – поклоны отбивать да грех смертный замаливать, – она говорила монотонно, размеренно, как будто о чем-то совершенно отвлеченном, а не о том, что мучило ее много лет.
– Как же так можно-то? За что? Что тут грешного?
– За что? – переспросила с горечью Анна, сама удивляясь своей откровенности, но уже не в силах держать ЭТО в себе. – Ты что же, думаешь, я по своей воле в Ратное замуж пошла? Я ведь тогда в Турове первой красавицей была, батюшка – купец не из последних, а меня сюда, в глушь, подальше с глаз и от соблазнов отдали, ибо порочна есмь… чтобы всю жизнь грех отмаливала… А за что? Анюта моя сейчас и то смелее меня тогдашней оказалась.
Анна с силой провела по лицу ладонью, будто приставшую грязь счищала.
– Ладно, то дело давнее, в Ратном об этом ни одна живая душа не знает, – она вскинула голову, будто возвратилась наконец из прошлого, – а вот с Анютой и в самом деле что-то делать надо. Кабы она просто была упряма или злонамеренна… Упрямство и розгами выбить можно, в конце-то концов. Но ведь она даже не понимает, что делает! Разума Бог не дал – такое уже не исправишь.
– Прости, Анна Павловна, не знаю я ее – о чем ты говоришь-то?
– В делах обыденных она иной раз дура дурой, а как парней на веревочке водить, так откуда что и берется. И знаешь, что самое скверное? Она уже распробовала это удовольствие и теперь от него не откажется!
– Правда твоя, неладно это, конечно, но ты уж не обессудь, не верится мне, чтоб у твоей дочери и сестры Михайлы совсем разума не было, – усмехнулась Арина. – Ты, конечно, мать, твоя дочь в твоей воле, но свое слово ты всегда сказать успеешь. Дозволь мне с Аней твоей переговорить, может, я чем помочь сумею? В конце концов, к сегодняшнему поступку именно я ее своим примером подтолкнула, хоть и невольно, – значит, мне это и исправлять.
– Ты? – Анна оглядела нежданную советчицу с ног до головы и скептически хмыкнула. – Я не смогла, так думаешь, ты ее в разум приведешь? Впрочем, – она вздохнула, – попробуй, хуже уже не будет.
– Тогда я прямо сейчас к ней пойду, пока она еще чего не сотворила. Дозволишь?
Анна откинулась на стену, прикрыла глаза и только махнула рукой: иди, мол.
Июль 1125 года. База Младшей стражи
От сцены, только что разыгравшейся у нее на глазах, Арину поначалу оторопь взяла. А тут еще со старшим наставником неладно получилось: так и не сумела она его успокоить, он еще сильнее разъярился – уж больно непреклонен. И не то что власти, а даже намека на власть чужой – любой – воли над своей не потерпит и не примет. Вот и ее попытку смягчить его гнев он тоже как вызов понял. В какой-то момент ей почудился в нем дядька Путята. Потому-то в его душу заглянуть даже и не пробовала: там можно увидеть такое, что ужас, который она испытала, взглянув в глаза Корнея Агеича да Аристарха позавчера в Ратном, доброй сказкой покажется. Нелегко с таким, наверное, но… другой бы, поди, рядом с Анной быть не смог. А ей только такой и надобен!
Не просто было решиться спорить с боярыней сразу после этого, да и невместно перечить материнской воле, но не вмешаться не смогла. Анну надо было как-то остановить, чтобы не совершила непоправимого. Ведь это Аринино присутствие стало отчасти причиной столь буйного гнева, и боярыня бы потом ни себе, ни ей такого не простила. Ну так не зря бабка учила ее людей чувствовать и понимать, а с Анной это оказалось проще, чем со свекровью. С той они изначально уж больно разные были, и то получалось иной раз ее так-то успокаивать. А к Анне Павловне Арина еще вчера начала приноравливаться, попробовала осторожно протянуть между ними незримую ниточку, чтобы вначале самой за ней пойти, а потом и ее повести. И с радостью поняла – получается!
Нет, Анна не размякла, не стала на нее смотреть добрее, но они словно в лад запели и начали слышать друг друга. Не было тут ворожбы, да и насилия над волей другого человека тоже – это умение только помогало друг друга лучше понимать, но, конечно, про ТАКОЕ знание приходилось помалкивать. Вон дубравненский священник, отец Геронтий, тоже умел так, но костьми бы лег, а не допустил, чтобы среди его паствы оно распространялось.
На Аринин взгляд, выходка Анюты такого уж сурового наказания не заслуживала, но слова Анны Павловны дали понять, что было в ее собственном прошлом что-то тяжелое и трудное, отчего она и сорвалась, будто поступок дочери содрал присохшую корку с очень давней и очень болезненной раны. Впрочем, хоть и удержала Аринка боярыню, не дала погубить девчонку, лишить будущего, Анна-то во многом права была! И не только как боярыня, но как мать тоже. Жалость да материнское всепрощение могут нешуточной бедой обернуться, и в первую очередь для самой девки – уж больно боярышня своенравна. Такая и род сдуру опозорит, и себя погубит, коли не образумится. В Турове-то у нее тем паче глаза разбегутся, там ведь только оступись, особенно если на виду жить…
А еще Арина почувствовала: вот она – властительница… и через дочь перешагнет, если та во вред роду поступит. Когда утром Анна устраивала девкам нагоняй, она тоже сердилась, но не так, скорее, нарочно их строжила, а тут… Вспомнились боярин Корней с Аристархом – такие же… Но то мужи, а оказывается, и жена тоже так может. Еще вчера стало понятно – не проста боярыня Анна Павловна, а сегодня убедилась окончательно.
Впрочем, что тут просто и кто тут прост?
Накануне, когда переправлялись через реку да въезжали в крепостные ворота, сердце зашлось от предчувствия – вот она, новая жизнь! И не важно, что внутри будущей крепости перекопано все, бревна кучами навалены – оно и понятно, стройка в разгаре. Гринька успокаивал: дескать, в посаде почище. Но Аринка только отмахнулась тогда – стройка рано или поздно окончится, грязь уберется и будет здесь… Ох, даже представить удивительно – крепость с высокими стенами, с башнями. А внутри – дома. И тоже невиданные. Вот казарма – новое слово, а запомнилось и даже понравилось своей необычностью, а уж девичья изба-то… Это ж надо – даже девок здесь учат!
И братья, и Илья в один голос говорили, что крепость устроил Михайла, и все остальное вокруг измыслил тоже он. Арина диву давалась: как же так? Не по летам разумен отрок, но все равно мальчишка же еще, братьям ее ровесник – и все это строит? Ну, не сам, конечно – велит строить, но это еще труднее, чем самому делать. И ведь не дед его научил. Корней Агеич в крепости бывает только наездами, хоть внука и наставляет – преемника в нем видит.
