— Да, сильный чудотворец, — согласился де Эльбен. — Если только не колдун, конечно… Но это еще что! Мне вот тут один рыцарь другую историю рассказывал. Надо было ему отвезти срочное послание то ли в Ломбардию, то ли еще черт знает куда. А времени уже не было, зима, перевалы завалило снегом… Ну, этот рыцарь, недолго думая, истово помолился Пресвятой Деве. И что ты думаешь? Не успел он закончить молитву, как тотчас был перенесен в Ломбардию, в нужный ему город, вместе с конем и всем имуществом!.. Вот то-то же! — Ги довольно прищелкнул языком. — Это тебе не дырку в шкуре заштопать!
Мы рассмеялись.
А смеяться мне совсем не стоило. Когда легат в сопровождении солдат, четырех рыцарей и нескольких крестьян-проводников явился «арестовывать» еретика, мой чудотворец сидел в своей пещере как ни в чем не бывало!
Господин легат оживился. Видимо, ему рассказали, как редко чудотворец бывает в своей пещере, и он не слишком-то надеялся его здесь найти. А тут — такая удача! На скуластом лице Пабло Верочелле отразилась самая настоящая, неподдельная радость. Правда, уже через секунду эта радость исчезла, и всякий, взглянувший на лицо легата, увидел бы ледяное спокойствие, преданность выполняемому долгу и чувство собственной правоты, однако радость продолжала таиться под этой ледяной маской: она светилась в глазах легата, играла на его губах, так и тянувшихся искривиться в усмешке. Легат смотрел на Иммануила почти с любовью. Я — почти с ненавистью.
— Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? — осведомился легат у обитателя пещеры.
Иммануил господину легату ничего отвечать не пожелал. Иммануил сидел на чурбанке и взирал на легата. Ни страха, ни ненависти… Полное спокойствие. И, кажется, не наигранное. Может, он еще не понял, кто к нему в гости пожаловал?
— Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? — повторил Пабло Верочелле.
Иммануил снова ничего не ответил, продолжая все так же спокойно, с легким любопытством рассматривать легата. На мгновение ледяная маска спала с физиономии папского посланца. На этот раз на его лице отразилась злоба.
— Если ты отказываешься отвечать, не думай, что таким образом сможешь избежать суда за свои преступления. Со мной довольно свидетелей, чтобы опознать тебя, проклятый чернокнижник! — Итальянец указал на крестьян.
Тут проклятый чернокнижник решил наконец высказаться.
— И за какие же преступления вы меня собрались судить на этот раз? — спросил он с интересом.
Легат довольно улыбнулся. Ага, преступник заговорил! Начало положено. Разговорить его — это уже дело техники.
— За преступления перед Богом и людьми, за хулу и поношение Святой Римской Католической Церкви, за мерзкое чародейство, за заключение сделки с дьяволом и за малефециум, — отбарабанил легат Верочелле.
— Что-что? — вполголоса спросил Годфруа де Фраго у тамплиера. — Чего он там говорит? Какой еще малефециум?
— Это латынь, — чуточку погромче, чем следовало, ответил Ги. — А слово это в переводе с латыни означает «причинение вреда».
— Так бы и говорили, — буркнул Годфруа. — А то придумали какие-то малефециумы, венефециумы…
Легат в бешенстве обернулся к рыцарям. Те мгновенно умолкли и уставились в пространство.
— Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? — в третий раз спросил легат у отшельника.
Видимо, чудотворцу вся эта волынка тоже уже порядком надоела, поскольку он, вместо того чтобы промолчать или спросить что-нибудь в ответ, спокойно промолвил:
— Да. Это я.
Легат обернулся к крестьянам.
— Можете ли вы засвидетельствовать, что этот человек действительно отшельник Иммануил, как он сам себя называет?
Крестьяне жались, мычали что-то невразумительное и с видом нашкодивших шавок смотрели на святого.
— Так да или нет?! — повысил голос господин легат. И столько власти было в этом голосе, что не ответить ему было уже никак невозможно.
Самым смелым оказался Сантье.
— Да, монсеньор. Это он самый и есть. Только это… Никакого вреда или там малеициума или еще чего такого он нам не делал. Напротив даже, он завсегда…
Легат резко взмахнул рукой, обрывая излияния Сантье.
— Довольно. Будешь говорить, когда тебя об этом спросят. Итак, со слов свидетелей и также с его собственных слов было установлено, что этот человек действительно является Иммануилом-отшельником…
— Принимать свидетельства от крестьян?.. — сморщился тамплиер. — Ох, ну и странные же порядки у них в Италии…
— Чему тут удивляться… — со скучающей физиономией потянул Годфри. — Это же и-таль-ян-цы!
— Ну да, трусливые итальяшки…
— Франкская сволочь, если ты еще раз… — сквозь зубы начал один из итальянских рыцарей, сопровождавших Пабло.
— То что?.. — быстро спросил Ги.
— Замолчите, вы, оба! — рявкнул Пабло Верочелле.
Ги и итальянец умолкли, но принялись сверлить друг друга свирепыми взглядами.
Между тем допрос Иммануила продолжался.
На вопрос, откуда он родом, отшельник ответил, что у нас у всех только один дом — Царствие Небесное. На вопрос, какую веру он исповедует, отшельник произнес что-то вроде: «У Единого много имен. Хвалите его на всех языках и не будьте с теми, которые раскольничают о его именах».
Произнес Иммануил это с таким видом, как будто бы что-то цитировал.
— Очень хорошо, — сказал легат, — а признаешь ли ты верховный авторитет Папы Римского над всеми прочими епископами и прелатами? Признаешь ли, что нельзя спастись иначе, кроме как уверовав в Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятую Римскую Католическую Церковь и Святых Апостолов? Признаешь ли ты, что римский епископ — подлинный наместник Господа на Земле и ему принадлежит власть связывать и развязывать как на Земле, так и на небе?
— Нет, — последовал лаконичный ответ.
Ну не мог он соврать, что ли?
По физиономии легата снова расплылась счастливая улыбка. Попался, еретик!
На вопрос, признается ли он в остальных своих преступлениях, Иммануил ответил отрицательно. Но это было уже неважно. Своим первым «нет» Иммануил определил свою судьбу.
В итоге он был извещен о том, что будет подвергнут и духовному и светскому суду как еретик, колдун и малефик.
Отшельник и это сообщение воспринял совершенно спокойно.
— Кому принадлежат эти земли? — спросил Пабло Верочелле у одного из франкских рыцарей, Вильгельма де Сен-Пе. Спросил и скривился: — Роже?
— Нет, монсеньор, — ответил Вильгельм. — Тут не совсем ясно. Роже Безьерский говорит, что это, мол, его владения, а один местный барон, Родриго де Эро, — что его.
